— Скажите, синьор… Они все такие в Фолиньяцаро? Рицотто, не ожидавший вопроса, вздрогнул.

— Простите?

— Я спрашиваю, все ли девушки в Фолиньяцаро такие, как те, с которыми я встречался.

— Думаю, что да…

— Это ужасно…

— Уверяю вас, синьор, к этому привыкаешь!

— Ваша жена была родом отсюда?

— Да.

— И несмотря на это, вы на ней женились? Вы смелый человек…

— А также неосторожный.

— Извините мое любопытство, синьор… Это долго продолжалось?

— Около тридцати лет.

— И… очень вам было тяжело?

— Очень.

— В общем, обладая таким опытом, вы, вероятно, отсоветовали бы жениться всякому разумному человеку?

— Это зависит от того, на ком.

— Во всяком случае, не на девушке из Фолиньяцаро?

Маттео не удалось узнать ответ Тимолеоне, потому что в эту минуту дверь кабинета распахнулась под натиском похожего на гориллу человека, на котором буквально висел карабинер Бузанела. При виде этой картины Тимолеоне закричал:

— Что это означает? Что тебя принесло сюда, Кристофоро Гамба? Кто тебе разрешил войти? Бузанела, вышвырни его вон!

Смехотворное приказание! Бедный Иларио и так делал неимоверные усилия, стараясь задержать колосса, который подошел к Чекотти и крикнул ему прямо в лицо:

— Это вы полицейский из Милана?

Возмущенный грубостью этого обращения, Маттео, в свою очередь, высокомерно спросил:

— А вы кто?

В это мгновение его собеседник схватил его за лацканы пиджака, оторвал от стула и поднял сантиметров на десять от пола. Маттео висел в воздухе, тщетно болтая ногами, чтобы освободиться, и понимая всю нелепость своего положения. Тимолеоне в ужасе закричал:

— Ты отправишься за это в тюрьму, Кристофоро!

— Плевать я хотел! Для меня честь сестры на первом месте!

Этот неожиданный ответ сразу заставил Рицотто забыть о своем негодовании. Щепетильность его соотечественников в некоторых вопросах была ему хорошо известна, и он стал опасаться худшего. Кристофоро тем временем вернул Чекотти на землю и стал страшно его трясти.

— Что вы сделали с Аделиной? Сейчас же скажите, что вы с ней сделали?

— Я? Но… но я ничего с ней не сделал!

— Почему, в таком случае, я застал ее всю в слезах, когда зашел в сад?

— Как я могу это знать?

— А если я придушу вас, память к вам, может быть, возвратится?

Понимая, что в таких обстоятельствах силу применить невозможно, начальник карабинеров попробовал прибегнуть к убеждению, чтобы усмирить обезумевшего парня.

— Рассуди сам, Кристофоро, если ты его придушишь, то ведь он уже никогда ни о чем не вспомнит!

Но логика этих слов ускользнула от брата Аделины.

— Она поклялась мне, что вы обняли ее!

— Это правда, но…

— Он признался! Вы слышали? Он признался! За дело! Сейчас я придушу его!

В это время Бузанела, незаметно вышедший перед этим, вернулся, держа в руках бутылку, к счастью, пустую, которую он тут же разбил о голову Кристофоро, ухнув при этом, как дровосек. Кристофоро повалился на пол, как подкошенный. Иларио воспользовался этим, чтобы надеть на него пару крепких наручников, после чего гордо выпрямился в предвкушении поздравлений, которые не заставили себя ждать.

— Превосходная инициатива, Иларио. Оставайся около него, и если он попытается встать… действуй согласно инструкции. Что касается вас, синьор инспектор, позвольте выразить вам мое сожаление по поводу вашей неосторожности!

Чекотти, который, весь дрожа от унижения, приводил в порядок свою одежду, заорал:

— Неосторожность?!

— Да ведь ухаживать за Аделиной Гамба — это безумие!

— Но я даю вам слово…

— Я знаю, синьор, она, безусловно, самая красивая девушка в Фолиньяцаро, но я также знаю, что ее отец и брат страшные грубияны. Они всегда готовы наброситься на каждого, кто посмотрит на Аделину не так, как им хочется!

— Повторяю, синьор, я не позволил себе ни малейшего неуместного жеста по отношению к этой девушке!

— Согласен, синьор инспектор, согласен… Вы, вероятно, держали ее в объятиях для того, чтобы заставить ее смотреть вам прямо в лицо во время допроса? Заметьте, однако, что у нас не привыкли к этим миланским методам, вот почему…

— Клянусь вам, синьор, что… А впрочем, какая разница?

Оба на минуту замолчали, потом Рицотто снова заговорил. Тон его выражал братское сочувствие.

— Вы поэтому меня спросили, что я думаю о браке, да? Значит, Аделина так сильно вам нравится?