Рука, на которую он опирался, согнулась. Он навалился на нее, все шесть футов его тела. Загорелая кожа и белая кожа. Он сделал глубокий вдох, а затем медленно выдохнул. Подвинул правую ногу. Крепкая, мускулистая, шероховатая от покрывавших ее волос, его нога прижималась к внутренней поверхности ее бедра. Его рубашка стала влажной от пота Через футболку эта влага проникла к ее коже. Она чувствовала запах его пота. Мыла. Спермы.

Он поднял голову и начал вставать, но затем вновь рухнул на нее. Лаура, не понимая, что происходит, попыталась оттолкнуть его.

– Тихо! – рявкнул он.

Теперь она поняла, в чем дело. Одна из ее цепочек обмоталась вокруг пуговицы его рубашки. Он возился с ней, тихо ругаясь, пока не освободился.

Он надел трусы – меньше чем через пять минут после того, как снял. Лаура отвела взгляд, но боковым зрением следила за всеми его движениями, которые были резкими и порывистыми, как у человека, едва сдерживающего раздражение.

Он запихнул рубашку в джинсы, как будто злился на нее. Затем быстро застегнул ширинку, но с пряжкой ремня вышла заминка. Справившись, он подвинул пряжку на место и повернулся к Лауре.

– Почему вы мне солгали?

– Я не воспользовалась ею, потому что боялась, она повлияет.

– Вы чертовски правы, она повлияла бы. Именно поэтому я принес ее.

– То есть я боялась, что она помешает зачатию.

– Я же объяснил, что нет.

– Она могла повлиять на подвижность сперматозоидов. Или еще на что-то. Я не знаю, – оправдывалась она. – Я просто хотела исключить случайности.

– Ну а я не хотел еще раз причинять вам боль, – горячность этих слов удивила ее, впрочем, как и его. Они умолкли. Наконец он сказал: – Послушайте, я знаю, что вы невысокого мнения обо мне. Вы считаете меня отверженным. Преступником. Большим тупым футболистом. Ну и ладно. Думайте, что хотите. Мне наплевать, пока вы платите деньги.

Он умолк, чтобы перевести дыхание, а когда заговорил снова, его голос звучал хрипло:

– Но я причинил вам боль. Теперь дважды. И мне обидно, если вы думаете, что мне это нравится. Потому что это не так.

– Вам это должно быть безразлично, – она села, по-прежнему прикрываясь простыней.

– Нет.

– Нет, должно быть! – Он провоцировал эмоциональную реакцию, но она не хотела испытывать по отношению к нему никаких чувств, даже гнева. – Все это никак не должно влиять на ваши или мои чувства.

– Я понимаю. Но если вы хотите, чтобы все происходило именно так, почему по крайней мере не помочь самой себе? Почему выне смотрите эти грязные фильмы? – Он поднял руки, не давая ей возразить: – Ладно, забудьте. Забудьте.

Он замолчал, сделал несколько глубоких вдохов и заговорил снова.

– Никаких эмоций. Прекрасно. Мне тоже это ни к чему. Никаких поцелуев и ласк, потому что… Потому что… Я понимаю, почему не нужны поцелуи и ласки, ясно? Но почему бы по крайней мере сначала не поговорить?

– Зачем?

– Затем, что вы, может быть, перестанете съеживаться, а у меня пропадет ощущение, что я вас насилую.

– Я не воспринимаю это как изнасилование.

– Вы меня не обманете, – усмехнулся он. – Вы даже не смотрите на меня.

Она бросила на него выразительный взгляд, но не осмелилась вслух произнести то, о чем подумала, – если они будут смотреть друг на друга, станет не легче, а труднее.

Похоже, он тоже это понял, потому что отвернулся и вполголоса выругался. Затем он поднял лицо к потолку, уперся ладонями в бедра и резко выдохнул. Взъерошил пальцами волосы.

– Боже, – произнес он. Через некоторое время он опять посмотрел на нее. – Я вхожу сюда, мы практически не смотрим друг на друга. Вы лежите, молча и неподвижно, как будто то, что вам предстоит, хуже смерти. И что, по-вашему, я должен чувствовать?

– Мне безразлично, что вы чувствуете.

Это было неправдой, но она не могла признаться ему в этом. На самом деле его участие тронуло ее, и это была опасная сентиментальность. Они не могут быть друзьями. Или врагами. Они друг для друга никто. Между ними не должно быть ничего, кроме полного безразличия, – в противном случае она не сможет вернуться в этот дом.

– Это биология, мистер Буркетт, – ее лицо было безразличным, тон холодным. – И ничего больше.

– Тогда почему бы мне не спустить в бутылочку, а потом передать ее вам? Вы ясно дали понять, насколько вам неприятно, когда я лежу на вас. Признайтесь, вы дернулись, когда я опустил руку. Черт возьми, вы прямо-таки запаниковали, когда ваша цепочка зацепилась за мою пуговицу. Если все это так ужасно, зачем вы себя заставляете?

– Мне казалось, что вы это уже поняли.