— Даэдрика…

— Да… что?

Но караульщик вновь уронил голову на грудь.

Аррайда тронула трофей носком сапога. Меч был хорош, но слишком тяжел, чтобы использовать его самой и даже оттащить к кузнецу без помощи со стороны. И боги с ним. Раз уж так вышло, раз Пелагиад…

Она бежала к Каю.

Сапоги взбивали прохладную пыль на дороге. Мелькали знакомые приметы: указатели, деревья…

Поворот…

Узкая фояда, отмеченная похожими на клыки скалами…

Вновь густая сочная зелень, болотный запах реки Одай, мост…

Увидеть в розовом утреннем небе изогнутые, будто радуга, ворота Балморы было — как вернуться домой.

Аррайда помедлила, пережидая, пока боль от радости можно будет терпеть. И опять побежала.

Мимо станции силтстрайдеров…

Через мост…

По ступенькам…

Вдоль "Южной стены"…

Сквозь паутину знакомых вдоль и поперек и пустых поутру улочек левобережья…

Слезы высушил встречный ветер. Но на всякий случай наемница вытерла глаза. Подождала, пока перестанет колотиться сердце и выровняется дыхание. И, постучав, вошла. После розового утра внутри показалось почти темно. Пришлось зажмуриться и постоять, привыкая.

Варево бурлило в котелке. Коптило низкий потолок. По комнатушке растекался вязкий и тяжелый запах патоки. Наемница громко чихнула.

Мастер-шпион поднял голову, и Аррайда вздрогнула.

Веки Кая набрякли, прозрачные глаза были в красных прожилках. Косадес отмахнулся от сочувствия подчиненной, как от осенней мухи. Слова заставили наемницу покраснеть:

— Не мни, дело не в тебе. Снимай железо, умойся, — он указал на заднюю дверь. — Я сейчас приду.

Стоя на краю Балморы, домишко Кая одним углом лепился к отрогу горы, ко второму углу примыкала сложенная из камня ограда, поросшая мхом и диким виноградом. Резные красные листья покачивались на ветру.

Вторым концом ограда упиралась в ту же гору, образуя крохотный дворик, о существовании которого догадывались немногие.

Из щели в камнях сбегал крохотный ручеек, растекался в заводь и, убегая в трещину под оградой, впадал в Одай. Умывшись, Аррайда залюбовалась цветными камушками, над которыми струилась и переливалась прозрачная вода.

Стукнули двери. Мастер-шпион присел на камень, заменяющий порожек, потер заросший седой щетиной подбородок. Вздохнул:

— Ну, чем ты меня обрадуешь?

Девушка стряхнула воду с рук, вытерла лицо. Села рядом. Толково и сжато изложила все, что смогла узнать. Мастер-шпион задумчиво сковырнул ногтем бурое пятно с обложки "Продвижения истины":

— Опять в драку лезла… Н-ну, ладно… Отдыхай.

Он слепым движением раздернул завязку на кошельке, высыпал на трясущуюся ладонь горку монет:

— Бери, заслужила. Купи себе туфельки, что ли…

Свет раздробился в слезах, Аррайда Кая почти не видела, и к лучшему, иначе никогда бы не посмела произнести:

— Не прогоняй меня. Я не могу без тебя жить.

Солнце светило во двор, и в мокрых ресницах дрожали маленькие радуги.

Кай притянул Аррайду к себе. Девичье тело пахло потом и клейкими юными листьями.

И он шептал, задыхаясь:

— Родная… глупая… единственная… Что же ты делаешь со мной…

Когда Кай провел ладонью вдоль ее спины, Аррайда выгнулась и застонала.

Ощутила горько-сладкий вкус губ на своих губах.

И уже не имело значения, с кем они были до этого, как жили, как будут жить и будут ли жить вообще. Был только дворик, шершавый бок горы и в синем небе мягкие, словно пух, облака.

Крепость в ночи. Андасрэт. Форт Пестрой Бабочки

Дорога жила. Пылили караваны паломников и торговцев, стучали трехпалые лапы и барабанчики вьючных и верховых гуаров, вздымая голенастые ноги, проносились силтстрайдеры. На одном таком могла уже подъезжать к Альдруну Аррайда — если бы не хотела в беге выплеснуть, выдышать свое счастье — такое, от которого могло разорваться сердце. Не раз и не два девушка сворачивала к обочине, бросалась лицом в колючую траву, вжималась, каталась в ней, стискивая ладонями шершавые стебли. Чувствуя, как Морроувинд — чужой, непонятный, втекает в нее терпкими запахами полыни и канета, и принимает ее сам. Подтянув колени, облизывая палец и проводя им по саднящей царапине на щеке, Аррайда чувствовала, что и эта боль лишь крепче связывает ее с родным теперь миром, миром, гладящим пальцами солнца и травы. К полудню дорога опустела, и никому дела не было, плачет Аррайда или смеется, бежит или прилегла в траву и заснула, разморенная теплом.

Тень набежала, тронув разгоряченное лицо прохладой. Наползали, супились густые, черные, точно брови, тучи. Порыкивал гром — намекая, что надо бежать, прятаться от близкого дождя. Броня заворожена для плавания, но сквозь кольчужные кольца вода очень даже проникает, потом подкольчужник сушить и железо от ржавчины чистить придется. Но ни хижины, ни придорожной корчмы не было видно, лишь время от времени вырастали в блеске молнии на перекрестках черные от дождя путевые столбы с растопыренными пальцами указателей. Дождь дробил по дорожным плитам, растекался лужами, мочил лохматую траву на обочинах, ветер гнул и трещал деревьями. Наемница закуталась в плащ и стянула пониже капюшон. Вода стекала с него на лицо, мешая толком видеть. Чтобы достать карту, и думать не стоило, и девушка бежала наугад, радуясь, что хищники попрятались от дождя тоже; сворачивала вместе с дорогой, пока та не уперлась в высокую земляную насыпь с торчащими из нее камнями. Совсем близко ревел прибой, море, словно огромное сердце, билось в берегах, заглушая шум ливня и рычание грома, и насыпь тряслась ему в такт.