То меж ними витал уже я,

А они про меня и не знали!

У ВОКЗАЛА

Много было их, молодых,

У Голутвина тарахтевших

На подшипниках жутких своих,

Снизу вверх на прохожих глядевших.

Мы робели, но, помню, глупцы,

Удивлялись (как было нам просто!),

Что вот катятся чьи-то отцы,

А мы — дети, и выше их ростом!

Где нам было подумать о том,

Что не все они станут отцами,

Что вокзальная площадь — их дом.

Упираясь в асфальт кулаками,

Они странно смотрели нам вслед,

А в глазах столько боли сквозило...

Как давно их в Голутвине нет,

Будто горя и не было...

Было!

ЖАЛОСТЬ

Он мучился в госпиталях,

Израненный и молодой.

Но выжил и на костылях,

С медалью вернулся домой.

А ей — показаться не мог.

Курил всё и в поле смотрел...

И там, где был правый сапог,

Теперь — только ветер шумел.

Раз кто-то в плечо задышал,

Когда он вздремнул на крыльце.

Он, вздрогнув, сквозь сумрак узнал:

Она... тлеет жалость в лице.

И пальцы — цигарка прижгла,

Дремуче заныло в груди.

Во сне он заплакал: "Пришла..."

Но вслух ей ответил: "Уйди!"

Он люто вдруг вспомнил войну.

Поднялся привычным рывком,

Задев костылями луну, —

С крыльца

да о звёзды —

виском!

ПАМЯТИ ОТЦА

Вот и кончился скорбный твой путь

На земле, золотой мой отец.

Дай глоток твоей славы хлебнуть,

Твой терновый примерить венец!

Разведрота твоя столько лет

Заждалась в занебесном краю.

Непосильно, что всё — тебя нет.

Что один, пред собою стою!

Я — себя половина теперь,

А другая — тоскует в тебе.

Как жестоко захлопнулась дверь,

Отче мой, в нашей общей судьбе!

Ни полслова, и ни прости,

Ни прощения, только — прощай!

Лишь свеча в онемевшей горсти

Точит слёзы: "Христос — воскресай!"

***

— У них имперские амбиции! —

визжит завистливый нацмен,

и наши бывшие провинции

трясут знаменами измен.

А сами втихомолку грешные

порою жаждут всей душой

простора, как у нас — безбрежного,

и доли как у нас — большой…

У нас имперские амбиции,

они нужны, чтобы сберечь

и рода русского традиции

и цель великую, и речь.

Не жадность и не злость кромешная —