Но Капитолий не убил, и даже не наказал его. Сейчас это воскрешает мои самие смелые надежды. Я втягиваю в себя его собранность, крепость его тела и ума. Это проходит сквозь меня как морфий, который они давали мне в госпитале, притупляя боль последних недель.

– Почему бы тебе не рассказать нам о той последней ночи на арене?
– предлагает Цезарь.
– Помоги нам выяснить кое-что.

Пит кивнул, но заговорил не сразу.

– Та последняя ночь... рассказать тебе о последней ночи... ладно, прежде всего тебе придется представить, что чувствуешь на арене. Ты как насекомое, пойманное под чашей, полной горячего воздуха. И везде вокруг тебя - джунгли... зеленые, живые и тикающие.

Те гигантские часы отмеряют уходящее время твоей жизни. Каждый час обещает какой-то новый ужас. Тебе нужно представить, что прошло 2 дня, 16 человек погибли - некоторые из них защищая тебя. И вполне нормально, что оставшиеся 8 умрут к завтрашнему утру. Спасется один. Победитель. И согласно твоему плану, это будешь не ты.

Мое тело начало внезапно потеть от воспоминаний. Руки заскользили вниз по экрану и безвольно повисли по бокам. Питу не нужны кисти, чтобы нарисовать картины Игр. Он прекрасно это делает и на словах.

– Когда ты на арене, остальной мир становится очень далеким, - завершает он.
– Все люди и вещи, которых ты любил или заботился прекращают существовать для тебя.

Розовое небо, чудовища в джунглях и трибуты, жаждущие твоей крови, становятся твоей последней реальностью, единственной, которая имеет значение. И как бы плохо это не заставляло тебя себя чувствовать, ты собираешься убивать, потому что на арене у тебя есть всего одно-единственное желание. И оно очень дорого стоит.

– Оно стоит твоей жизни, - сказал Цезарь.

– О, нет. Это стоит гораздо дороже твоей жизни. Убивать невинных людей?
– парировал Пит.
– Это стоит всего, чем ты являешься.

– Всего, чем ты являешься, - тихо повторил Цезарь.

Тишина обрушилась на комнату, и я почувствовала, как она распространяется по Панему. Нация прильнула к экранам. Потому что никто до этого не рассказывал, на что это похоже - быть на арене. Пит продолжил.
– Поэтому ты борешься за свое желание.

И той последней ночью, да, моим желанием было спасти Китнисс. Но даже не зная о повстанцах, я не чувствовал, что это правильно. Все было слишком сложно. Я сожалел, что не сбежал вместе с ней раньше, как она предлагала. Но на тот момент никакого выхода не было.

– Вы слишком уж ухватились за план Бити электрофицировать соленое озеро, - сказал Цезарь.

– Слишком трудно играть в союзе с другими. Мне не следовало позволять им разлучать нас!
– воскликнул Пит.

Вот тогда я потерял ее.

– Когда ты стоял у дерева молний, а она с Джоанной Мейсон протягивала катушку с проводом к воде?
– подсказал Цезарь.

– Я не хотел!

Пит покраснел от смятения.
– Но я не мог поспорить с Бити, в отсутствие уверенности, что мы сможем покинуть альянс. Когда проволку перерезали, все пошло кувырком. Я могу вспомнить только куски и осколки.

Я пытался найти её. Увидел как Брут убил Чэфа. Сам убил Брута. Я знаю, что она звала меня. Потом молния поразила дерево и силовое поле вокруг арены взорвалось.

– Китнисс взорвала его, Пит, - сказал Цезарь.
– Ты видел пленку.

– Она не знала, что делала. Никто из нас в точности не мог следовать плану Бити. Вы можете увидеть как она пыталась понять, что делать с этой проволокой, - парировал Пит.

– Хорошо. Только все это выглядит слишком подозрительно, - сказал Цезарь.
– Так, будто бы она была частью плана повстацев все это время.

Пит стоял на своем, изучая лицо Цезаря, он положил руки на спинку кресла ведущего.

– В самом деле? А было ли частью её плана, чтобы Джоанна почти убила её? Чтобы этот электрический шок парализовал её? Спровоцировать бомбардировку?
– он начал кричать.
– Она не знала, Цезарь! Никто из нас не думал ни о чем кроме того, чтобы попытатся оставить друг друга в живых!

Цезарь кладет руку на грудь Пита, это жест самозащиты и примирения.

– Хорошо, Пит, я верю тебе.

– Хорошо.

Пит отстраняется от Цезаря, оттягивает руки, пропускает их сквозь волосы, путая тщательно уложенные светлые локоны. Он тяжело опускается на спинку стула, потеряв самообладание.

Цезарь выдерживает момент, изучая Пита.

– Что относительно вашего ментора, Хеймитча Эбернети?

Лицо Пита каменеет.

– Я не знаю того, что знал Хеймитч.

– Он мог быть частью заговора?, - спрашивает Цезарь.

– Он никогда не упоминал об этом, - говорит Пит.

Цезарь продолжает давить.