Усевшись около стены, я осмотрелась. Застенок, в котором я находилась, оказался довольно просторным и очень вонючим. Выложенные противными осклизлыми камнями стены освещались небольшой масляной лампой, и по темным углам толпились густые подрагивающие тени. Из мебели тут присутствовала только огромная лужа, расположившаяся прямо в самой середине пола, да небольшая бадейка гигиенического назначения у двери. Очень, очень уютно! Впрочем, вряд ли я могла рассчитывать на что-либо более комфортабельное. Старый Сивелий — а я не сомневалась, что именно он натравил на меня одного из своих монстров — явно решил продемонстрировать беглянке всю глубину своего негодования. Теперь, конечно, неплохо бы уточнить, что именно он собирается сделать с непокорной нахалкой, осмелившейся бросить ему вызов: всё-таки пустить на племя или принести в какую-нибудь жертву с особым цинизмом?

Мне, собственно, не нравилось ни то, ни другое. Хорошо, хоть Степка сбежал…. Я устало потерла лицо.

Вдруг тень в дальнем от меня углу заворочалась и слабо застонала. О, Боги! Мой застенок оказался двухместным!

Это был мужчина, избитый и израненный настолько, что на первый взгляд было непонятно, как он ещё не умер. На самом деле, он балансировал на границе между жизнью и смертью, то и дело соскальзывая за темную грань, но всё же чудом возвращаясь обратно. Грязен он был настолько, что практически сливался с окружающими нас камнями — немудрено, что я не сразу его заметила. А уж запах от него шел…. Ко всему прочему, рук и ноги узника оказались скованы очень прочной цепью, а ещё одна цепь, потолще, протянулась от украшавшего его ошейника до скобы, накрепко вбитой в стену. Сумасшедший злодей и убийца бросил его умирать от голода, жажды и ран — и вполне возможно, что в назидание именно мне.

В моем распоряжении не было ни заклинаний, ни целебных трав, ни зелий — ничего. Только способные чувствовать руки, да аура, силами которой я могла поделиться даже теперь. Без магии и трав я никак не могла ни исцелить раны несчастного, ни срастить сломанные ребра, ни вылечить отбитые внутренние органы, ни хотя бы уменьшить страдания. Всё, что мне оставалось — это разделить с незнакомцем свою собственную волю к жизни.

В какой-то момент мне показалось, что всё впустую, и узник умрет, несмотря на все мои старания. Но всё же я сумела оттащить его от грани, за которой не было ни боли, ни страха. Он отчаянно цеплялся за жизнь, этот скованный по рукам и ногам, до полусмерти избитый и израненный человек, неподвижно лежащей на мокром щербатом полу. Прильнув к нему, я по каплям отдавала свои силы, и он жадно пил их, словно пересохшая земля, что впитывает первый дождь после долгой засухи.

Наконец незнакомец задышал ровнее, перестал скрипеть зубами, его лицо разгладилось. Кряхтя и шипя от боли, я устало поднялась на ноги и, тихонько ругаясь сквозь зубы, начала разминать затекшие руки и ноги. Мужчина негромко застонал, перевернулся на бок и подтянул колени к животу. Заметив, что он начал дрожать от холода, я укрыла его своей накидкой.

Лязгнул замок. Дверь с душераздирающим скрипом отворилась, и в каменный мешок шагнула высокая худощавая девушка. За ее спиной я разглядела ещё две рослые тени. Понятно. О побеге можно пока позабыть.

— Еда, — спокойно и даже дружелюбно сообщила моя тюремщица, наклоняясь и ставя на пол у своих ног объемистый чугунок, плотно закрытый крышкой. Я плотоядно облизнулась, будучи не в силах оторвать взгляд от посудины — голод, как простой, так и магический, уже давно и немилосердно терзал меня. — Этого, — скривив рот, она презрительно мотнула головой в сторону крепко спящего мужчины, — не корми. Ему уже всё равно, а тебе нужно. Поняла?

— Нет, — с сожалением ответила я, разглядывая девушку, чем-то похожую на поймавшую меня Сину, а затем попросила: — подожди, не уходи, я хочу тебя спросить…

Невозмутимая тюремщица молча покачала головой, забрала у одной из теней высокий кувшин, поставила его рядом с чугунком, кивнула и, больше не проронив ни слова, неторопливо вышла. Тяжелая дверь с грохотом захлопнулась за нею.

Когда я, дрожа от нетерпения, сбросила крышку, застенок наполнился умопомрачительным запахом, а мой рот — слюной. В чугунке лежала заячья тушка, зажаренная целиком, а затем порубленная на куски. После того, как я опустошила собственную ауру не меньше, чем на треть, вид и запах мяса сводил меня с ума — тем более что другого способа восстановить свои силы сейчас у меня не было. Запихивая первый кусок в рот, я мрачно подумала, что съела бы его даже сырым.

Самое трудное было — остановиться, не слопать всего зайца и не попытаться потом вылизать чугунок (ну хоть с самого краешку!), а честно оставить товарищу по несчастью его половину. Ему, конечно, ещё долго будет не до еды (я имею в виду еду с аппетитом); скорее всего, его затошнит при одной мысли о пище, но брать силы всё равно откуда-то придется. Так что…

В кувшине оказалось пиво — свежее и совсем некрепкое. Отпив примерно с четверть, я почувствовала себя гораздо лучше.

Мужчина снова застонал и перевернулся на спину. Свет лампы упал ему на лицо, и я решила, что моего пациента всё же стоит умыть — хотя бы для того, чтобы потом точно знать, кого именно лечила. Если, конечно, у нас будет это "потом". Оторвав от низа своей длинной рубахи изрядный клок, я как следует намочила его в луже и принялась осторожно оттирать кровь и грязь, толстой коркой покрывавшие щеки и лоб незнакомца. М-да, похоже, они его ловили и били прямо в болоте…

Внезапно мужчина распахнул глаза. Некоторое время он продолжал лежать неподвижно, слепо таращась прямо перед собою. Я застыла с тряпкой в руке. Потом, рассудив, что так он может пролежать ещё довольно долго, я решила не прерывать гигиенические процедуры. Увлеченно сопя, я начала сковыривать засохшую корку со щеки незнакомца, и едва не пропустила тот момент, когда он сумел сфокусировать свой взгляд на моем лице.

Спасло меня только то, что мой подопечный был крепко-накрепко пристегнут к скобе, да ещё хорошая реакция. Я всё-таки успела отпрыгнуть к противоположной стене, резвым мотыльком перепорхнув через здоровенную лужу. Глаза мужчины полыхнули яростью, а руки с неприличной для умирающего скоростью и силой метнулись к моему горлу.