Обвинитель. Что в термосе был ром.

Защитник. Такое можно было унюхать!

Обвинитель (страдальчески). Запах-то я почувствовала. Но я подумала, что он пропустил перед этим. Мой тогда тоже так сделал. Правда, свалился он только во время семейного праздника.

Защитник (саркастически). Приношу свои запоздалые соболезнования. (Встает, повышает голос.) И тем не менее я заявляю самый решительный протест против ваших методов ведения дела. (Возмущенно.) А пока можете наслаждаться видом вашей несчастной жертвы. Вот она!

Широким жестом он указывает на дверь, в которую Ева и секретарь суда как раз вводят на сцену Адама. На нем снова костюм, на голове — компресс. Он, кажется, все еще не протрезвел.

Ева (обращаясь к секретарю суда). Это могло его погубить! От вина погибло больше людей, чем от холеры.

Секретарь (испуганно). Неужели?

Ева. Конечно! Особенно футболистов!

Адам (со стоном). Мне плохо.

Ева. Так тебе и надо.

Они осторожно сажают Адама на скамью. Обвинитель смотрит на него с виноватым видом. Защитник делает Адаму тайные знаки — которых тот, правда, не замечает — выжать из ситуации все, что можно.

Секретарь (робко). Я тоже против этого… Просто у меня насморк… хронический… Я только как лекарство… (В отчаянии.) Откуда я знал, что его будут потчевать моим ромом!

Ева (строго). Не будут, а будет. Она!

Обвинитель отворачивается и идет к своему столу. Секретарь суда пробирается на свое место и мимоходом пытается взять со стола защитника термос.

Защитник (сердито). Стоп! Это вещественное доказательство!

Секретарь суда оставляет термос в покое и направляется к своему табурету. Дверь комнаты для совещаний открывается, появляются судья и заседатели.

Секретарь. Суд идет!

Все встают. Адам покачивается. Ева его поддерживает.

Судья. Прошу садиться. (Обращаясь к Адаму.) Господин Шмитт, чувствуете ли вы себя достаточно отдохнувшим, чтобы принять участие в продолжении слушания?

Адам (слабым голосом). Да, конечно…

Защитник. Но при одном условии: если полностью будет учитываться плачевное состояние здоровья моего подзащитного, а подобные эксцессы не повторятся!

Секретарь. В термосе и так уже почти ничего не осталось.

Судья. А вам, господин секретарь, я объявляю строгий выговор. Вы обязаны были предостеречь молодого человека.

Секретарь. Когда люди хотят жениться, не помогут никакие предостережения.

Судья. Продолжаем слушание дела. Желает кто-нибудь выступить?

Обвинитель и защитник просят слова. Она — с явной нерешительностью, он — порывисто.

Судья. Прощу вас, господин защитник.

Защитник (встает, быстро входит в раж). Высокий суд! На ваших глазах был проделан эксперимент, который я не могу квалифицировать иначе, чем гнусность. Одно из прекраснейших человеческих свойств — способность фантазировать — подверглось надругательству для того, чтобы спровоцировать одну из печальнейших человеческих слабостей: неверность. Фрау обвинитель не погнушалась прибегнуть к самым изощренным психологическим приемам и навязать моему подзащитному обстоятельства, бороться против которых его наивная молодая душа была не в силах. Постарайтесь, господа, повнимательнее рассмотреть фрау обвинителя… (Внезапно что-то придумав, обращается к обвинителю.) Не угодно ли вам разоблачиться еще разок?

Обвинитель (сухо). Нет, не угодно.

Защитник. Тогда я апеллирую к вашей фантазии, господин судья, и спрашиваю вас как мужчина мужчину: какой Адам смог бы устоять против такой Евы, пусть даже в столь локальном раю? А мой подзащитный устоял. Во всяком случае, он боролся с извечным могуществом женских чар до тех пор, пока они не выступили еще и в роли змеи и не презентовали своей жертве яблоко… Яблоко, выросшее в виде картофеля под Нордхаузеном… Сей плод, дамы и господа, в результате обыкновенного химического процесса, брожения, явился источником большего количества прегрешений, чем все плоды эдемского сада! Таким образом, если и создалось впечатление, что нашему молодому человеку грозило падение — что еще вовсе не доказано, поскольку, в конце концов, он упал не в руки соблазнительницы, а в объятия Морфея, — из этого следует сделать только один вывод…