Да и мысль одна, что бог этот… в пальто своём… где-то на кладбище…на земле прямо… под дождём вперемешку со снегом…в крови, может даже…в луже крови.

От одной только мысли, что убили Егорыча и подозрение пало… Да что там подозрение, уверенность у ментов, что вампиры это сделали… И трясти их будут сейчас по крупному…

От мыслей таких Семёну Петровичу стало плохо. Показалось ему на мгновение, будто и не апрель сейчас холодный и не ночь тёмная. Показалось ему, что лето сейчас, июль, полдень с солнцем палящим. И стоит он, Безруков Семён Петрович прямо посреди широкой поляны, на самом солнцепёке. А солнце, не жёлтое уже, белое. Над головой у него. Белая смерть вампирская. И далеко до края поляны… Влево далеко. И вправо далеко. И прямо. И назад. Не добежать. Даже если быстро. Не добраться. И грудь что-то давит. Острое. Тяжелое. Кол обточенный?

Белое… Смерть белая…

Да нет, не смерть пока.

Менты опять фонарики свои включили.

«Встать! Быстрее! Рожу не опускай! Колян, смотри давай. Этот? Сесть! теперь ты давай!..»

Идут менты, фонариками светят. И сверху, с краёв оврага, тоже лучи вниз бьют. Лица вампирские высвечивают.

Встают вампиры. От света жмурятся. Опять садятся.

Кого прошли — те не радуются. Знают — если не найдут менты виновных… или тех, кто виновным покажется, то по новой пойдут.

Пока пару-тройку кровососов подходящих не выберут.

Колька-сторож рядом крутится… Стой-ка!

Не крутится, не крутится он. Колька то и опознаёт.

Свидетель он, что ли? Что за ерунда?

— Да чего там, командир, — это Лебедева голос. — Сами вопрос бы решили… Разобрались бы. Если наш — к утру найдём, не позже. Точно говорю.

Лебедев сзади идёт. Говорит непрерывно.

Отговорить пытается.

Да не та сейчас ситуация. Не та. С ментов самих за Егорыча шкуру снимут. Так что просто так они не уйдут. Может, другая группа бомжей так же шерстит? Тоже по своему задницу прикрывает. Так что прихватят кого-то, обязательно прихватят.

«Колька… Свидетеля выискали… На ногах еле стоит. Этот козёл и на маму родную сейчас покажет» шепчет кто-то.

Санеев, что ли? Он, вроде.

— Чей голос там? — Бубенцов прикрикнул. — Доп. здитесь у меня! Следующий! Встать!

— Баб тоже досматриваешь, начальник? — спросила Катька. — А, может, некрофила какого поищешь? Меня вон щупал один, на прошлой неделе… Мало извращенцев тут гуляет? Чего на нас то сразу думать?

— Катька, я же просил молчать всех! — Лебедев крикнул. — Чего разболталась? Чего умничаешь? Работают люди, не отвлекай.

Луч фонарика к костру прыгнул. Осветил их всех. Всех, кто возле костра сидит.

Лица в луче замелькали. Тени, контуры…

— Катька, говоришь? — спросил Бубенцов. — Надо будет, и Катек ваших досмотрим… и Манек с Таньками…

И к их костру пошёл.

— Колян, сюда давай. И там, сверху! Сюда подсвети! Здесь сейчас посмотрим!

На таком расстоянии Бубенцова хорошо видно.

Рассмотреть можно даже.

Да только у Семёна Петровича взгляд рассеянный какой-то стал. Расплылось всё вокруг. Пятна пошли, туман какой-то.

Лицо у Бубенцова… Гримаса только какая-то. Бесится что ли? Рот дёргается?

Отсвет в бубенцовских глазах. Фонарик отсвечивает. Белый, ледяной отсвет.

От костра то другой был бы. Весёлый. Оранжевый.

А это — белый.

Плохо Семёну Петровичу от такого белого света. Страшно.

Капли… Слюной, что ли, брызгает?

Или дождь пошёл?

Дождь, дождь. Капли часто пошли. Потеплело, похоже. Скоро и снег окончательно стает. Трава расти начнёт. Зарастёт всё травой. Молодой, мягкой.

— Да тут осмотрел вроде всех…

— Молчи, бля! Ты, козёл, своих не выгораживай. Если я сюда пришёл — значит, знал. Знал, куда идти. Встать! Быстро!

Луч теперь уже медленно ползёт. На каждом лице подолгу задерживается.

Знает Бубенцов, что не приятно вампирам обхождение такое. И без фонаря, в принципе, обойтись мог бы. А вот светит. Власть показывает. Силу.

А чего показывает? И так все всё понимают.

Власть… Над нежитью? Над мертвецами ходячими? Неужели и такая власть сладка бывает?

— Встать!

Это уже до Семёна Петровича лучик добрался.

Встал он. Улыбнуться попытался. Да вспомнил вовремя, что не просто зубы — клыки у него во рту, и улыбку вампирскую в иное время и за оскал угрожающий принять можно. Не стал улыбаться. Стоял. Глядел прямо, но без вызова. Как и положено на таком вот опознании.

— Он! — Колька заорал торжествующе. — Точно он! Узнал! На рубаху смотри! Лейтенант, на рубаху смотри!

Чего орёт? Спятил? Или перепил, у вороту своих в кустах сидючи?