Так я сидел, а костер, в который никто уже давно не подбрасывал топлива, постепенно угасал, и вскоре его свет сделался мерцающим и тусклым. Внезапно со стороны долины послышался тупой удар; в полной тишине, царившей вокруг, этот звук показался мне особенно громким, и я очнулся от своих мрачных размышлений. Почти сразу мне пришло в голову, что, упустив из вида необходимость поддерживать огонь, я плохо исполняю свой долг по отношению как к своим товарищам, так и к самому себе, и, упрекнув себя за бездействие, я схватил лежавшую поблизости охапку сухих водорослей и швырнул в костер. Тотчас ввысь взметнулся столб желтого пламени; вокруг стало светлее, и я поспешно огляделся, держа наготове тесак и мысленно благодаря Господа за то, что бездеятельное оцепенение, в которое я впал, по всей видимости, вследствие пережитого мною страха, не принесло моим товарищам никакого вреда. Я все еще стоял, когда слуха моего достиг новый звук, доносящийся откуда-то из глубины долины между утесами и похожий на продолжительный сухой шелест, словно там осторожно передвигались какие-то многочисленные чешуйчатые существа. Услышав его, я подбросил в огонь еще одну охапку морской травы, а сам повернулся в направлении источника звуков; в следующее мгновение мне показалось, будто я различаю какую-то тень, движущуюся как раз за границей круга света, отбрасываемого костром. Дежурный, которого я сменил, оставил свое копье воткнутым в песок рядом со мной; сейчас я схватил его и со всей силы метнул в предполагаемого врага, но, по-видимому, не попал, так как в ответ не раздалось ни звука. На остров снова опустилась глубокая тишина, которую нарушали только приглушенные всплески, раздававшиеся в море среди плавучей травы.

Легко догадаться — и догадка эта будет справедливой, — что все перечисленные выше происшествия привели меня в довольно взвинченное состояние; я с напряженным вниманием оглядывал окрестности, то и дело оборачиваясь через плечо, ибо мне чудилось, что какая-то многорукая дьявольская тварь вот-вот прыгнет на меня сзади. Прошло, однако, довольно много времени, а я по-прежнему не видел и не слышал ничего, что могло бы свидетельствовать о присутствии поблизости каких-то враждебных живых существ; не зная, что подумать, я готов был даже признать, что слышал странные звуки лишь в своем воображении.

Но пока, так сказать, колебался на пороге сомнений, я вдруг получил подтверждение того, что не ошибся, ибо внезапно вся долина вновь наполнилась шорохом и мягкими прыжками, сквозь которые до меня время от времени доносились приглушенные тупые удары и уже знакомый мне шелест ползущих существ. Решив, что целая стая каких-то злобных тварей вот-вот набросится на нас, я поспешил поднять тревогу.

Боцман первым выскочил из палатки; за ним торопились и остальные, и каждый — за исключением матроса, чье копье я метнул в невидимого врага (оно все еще валялось где-то в темноте за пределами круга света, ибо сходить за ним мне не хватило мужества), — держал наготове оружие. Разумеется, первым делом боцман спросил меня, что произошло, и почему я кричал, но я ничего не мог ответить и только поднял руку, призывая моих товарищей к тишине, однако, когда они замолчали, шорох и шелест в долине тоже прекратились. Боцман уже повернулся ко мне, собираясь потребовать объяснений, но я знаком попросил его помолчать еще немного; он согласно кивнул, и спустя минуту или около того странные звуки возобновились. Теперь мои товарищи слышали достаточно, чтобы понять, что я разбудил их не без оснований; пока же мы стояли, тревожно вглядываясь в темноту в той стороне, где лежала долина, мне вдруг показалось, что я снова вижу на границе света и тени какое-то странное движение. В тот же миг один из матросов громко вскрикнул и метнул свое оружие в темноту, но боцман тут же набросился на него с упреками: поступив столь безрассудно, парень остался без оружия и тем самым подверг опасности жизни товарищей. Я же при этих словах почувствовал глубокий стыд и раскаяние, ибо совсем недавно поступил точно так же.

Между тем в долине снова наступила тишина, которая казалась особенно зловещей после всех слышанных нами странных звуков; не зная, что может таиться во мраке между склизкими грибами-переростками, боцман поджег в костре большую охапку сушеных водорослей и побежал с нею через полосу песка, отделявшую нас от долины. Бросив горящую траву на самой границе грибных зарослей, он обернулся и крикнул, чтобы мы принесли еще топлива, ибо если мы будем иметь добрый огонь и здесь, то сможем увидеть всякого, кто попытается напасть на нас из долины.

Вскоре у границы грибного леса пылал еще один большой костер, при свете которого мы сразу отыскали оба копья; они торчали в песке на расстоянии меньше одного ярда друг от друга, что показалось мне довольно-таки странным.

После устройства второго костра из долины долго не доносилось ни шороха, ни шелеста — ночную тишину над островом не нарушал ни один звук, если не считать приглушенных расстоянием редких всплесков в глубине плавучего континента. Прошел примерно час с тех пор, как я поднял тревогу, когда один из матросов подошел к боцману и доложил, что наш запас топлива подошел к концу. При этом известии лицо боцмана невольно вытянулось; многие из наших товарищей тоже побледнели, что в сложившихся обстоятельствах было вовсе не удивительно, однако никто не знал, как исправить положение, пока один из матросов не вспомнил о запасе тростниковых жердей, которые мы нарезали для костра, но, убедившись, что они едва горят, отложили в сторону, предпочтя им сухие водоросли. Жерди эти обнаружились в глубине палатки; ими мы и топили костер, устроенный между нами и долиной; костром в лагере пришлось пожертвовать, ибо тростника было слишком мало, чтобы до утра поддерживать огонь в двух кострах одновременно.

Было еще темно, когда и тростниковые дрова закончились; в костре оставались лишь тлеющие угли, и шорохи в долине сразу возобновились. Эти звуки заставили нас собраться в кружок; мы пристально вглядывались в темноту, и каждый держал наготове оружие, готовясь пустить его в ход при первых признаках опасности. По временам странная какофония стихала, и тогда от тишины буквально звенело в ушах; потом шелест, топот и влажные шлепки возобновлялись, но мне кажется, что именно тишина действовала на нас сильнее всего.

Так и застал нас рассвет.

С наступлением утра в долине установилась тишина, не нарушавшаяся никакими звуками, и боцман, решив, что мы можем больше не опасаться нападения, велел нам отдыхать, пока сам он будет оставаться на страже. Так я получил наконец возможность поспать спокойно; сон в значительной мере освежил меня и подготовил к трудам и заботам наступающего дня.

Спустя несколько часов боцман разбудил нас и повел на противоположную сторону острова собирать топливо для костра; вскоре мы вернулись с большими охапками водорослей, и наш костер снова весело запылал. На завтрак у нас было импровизированное рагу из раскрошенных галет, солонины и мелких моллюсков, которых боцман набрал в море у подножья дальнего утеса; блюдо это было щедро приправлено уксусом, который, по словам боцмана, служил прекрасным средством от цинги и других болезней. На десерт каждый из нас получил по небольшой порции патоки, которую мы пили, смешивая с горячей водой.

После завтрака боцман вернулся в палатку, чтобы еще раз проведать Джоба; он уже побывал у него рано утром, но состояние раненого внушало нашему начальнику опасения. Джоб оказался человеком на удивление деликатного здоровья, хотя внешне производил впечатление крепкого мужчины. Со вчерашнего вечера ему почти не стало лучше, а мы по-прежнему не знали, что можно сделать, чтобы ему помочь. Одно средство мы, впрочем, попробовали; зная, что Джоб со вчерашнего утра ничего не ел, мы попытались влить ему рот хотя бы несколько капель горячей воды, в которую добавили рома и патоки, ибо полагали, что его слабость объясняется не только раной, но и общим истощением. Мы провозились с ним больше получаса, но нам так и не удалось привести Джоба в чувство настолько, чтобы он смог глотать; поить же его насильно мы не хотели, боясь, что парень может захлебнуться. В конце концов нам волей-неволей пришлось оставить нашего товарища в палатке, а самим заняться текущими делами, коих у нас было предостаточно.