Бабалу сидела на траве, около цветочной клумбы и при этом сама казалась каким то экзотическим цветком. Мать ее работала на кухне, целый день возилась у плиты, била посуду, а по ночам, уложив спать девочку, куда-то исчезала. Возвращалась она очень поздно, всегда в сопровождении очередного поклонника, и жильцы русского пансиона, в котором служила Эльмара, ожидали, что в результате этих ночных прогулок у Бабалу появится маленький брат или сестра, — так же случайно, как случайно появилась на свет и сама Бабалу.

О каждом новом романе Эльмары мы узнавали немедленно. Пища вдруг становилась несъедобной, Эльмара принималась бить посуду таким темпом, что на кухню было страшно войти, а хозяйка пансиона, женщина нервная и впечатлительная, целыми днями ломала себе руки и повторяла:

— Здравствуйте! Сказка начинается сначала. Вчера ее провожал домой какой-то новый папуас.

И, почему-то, ни с того, ни с сего, добавляла:

— Бедная Бабалу… Несчастная малютка!

А малютка была очаровательная, — нос приплюснутый, пуговкой, глаза лукавые, рот наполнен множеством белых зубов. Успех она имела у жильцов пансиона огромный: все наперебой баловали Бабалу, покупали ей игрушки, сласти и яркие ленты для косичек. Бэб принимала эти подношения, смущенно опускала глаза и, на вопрос, сколько ей лет, шептала:

— Я еще не слишком взрослая. Шесть лет.

В пансионе жили другие дети—синеглазая Машенька и толстощекий Летька. Бабалу без всяких затруднений была принята в их компанию на равных началах. Я даже думаю, что Машенька и Летька вообще не обращали внимания на цвет лица своей подруги. Расовых предубеждений у детей нет, они появляются позже, когда дети превращаются во взрослых, начинают читать книги и доказывать друг другу, что люди рождаются равными… Наши дети играли вместе в саду, вместе ходили на пляж купаться, втроем сооружали из песка неприступные крепости, защищенные от морского прибоя искусственной системой глубоких парапетов и рвов.

Конечно, главным архитектором этих построек был Летька, — да это и нормально, так как ему шел уже седьмой год, возраст совершенно достаточный для диктатора. Девченками он пользовался, как рабской силой: заставлял вычерпывать воду, набегавшую во рвы, заваливать пробоины в крепостных стенах, и при этом свирепо кричал хриплым, ломающимся голосом. Машенька не обращала на командира особого внимания, а Бабалу всё же немного пугалась и молча, по-негритянски, ворочала белками глаз. Посуду она еще не била, но мужскому авторитету уже подчинялась беспрекословно.

Весь день дети проводили вместе, но во время завтрака и обеда Машенька и Летька отправлялись в столовую, а Бэб тихонько шла на кухню. При виде дочки Эльмара широко улыбалась и низким, грудным голосом говорила:

— Где ты была, маленький дьяволенок? Сейчас мамми тебя накормит. Помой руки и садись за стол.

По субботам из города приезжали на дачу отцы, — усталые, измученные, но обязательно с подарками для детей. Машенька не торопилась вскрывать свои пакеты, — это была тихая, хорошо воспитанная девочка, а Летька набрасывался на коробки и свертки с пиратским видом, критически всё осматривал, прикидывал в уме, насколько это пригодится в его сложном хозяйстве, а потом солидно говорил отцу:

— Ты привез мне слишком много подарков. На следующей неделе ты опять привезешь мне слишком много подарков?

Так как отца у Бабалу не было, одаривали ее все жильцы пансиона. Но дети иногда спрашивали:

— А где твой папа?

— Он уехал, говорила Бэб. Он большой и сильный.

— Когда он приедет?

— Скоро. Он приедет и расскажет мне сказку.

Но папа всё не приезжал, и с некоторых пор мы начали замечать, что девочка скучает. Меньше играла с другими детьми, пряталась в каких то закоулках, застенчивость ее стала увеличиваться. Как раз в это время появился у нее новый друг, — тетя Женя, которая привязалась к девочке. Играла с ней в мяч, переплетала непокорные косички, или взяв крепко крошечную ладошку, начинала водить по ней пальцем и приговаривать:

— Сорока-ворона, кашку варила, деток накормила… Этому дала, этому дала…

Говорила она по-русски, но хотя Бабалу ни слова не понимала, значение слов чувствовала необыкновенно, по интонациям, и в конце игры громко хохотала, протягивала руку и, осмелев, просила:

— Еще… Солока — Волона…

И всё приходилось начинать сначала. Когда тетя Женя говорила, что «этому бедненькому, маленькому, кашки не дала», — на лице Бабалу появлялся ужас, но секунду спустя она уже громко смеялась; дочь кухарки не могла всё-таки, поверить, чтобы мамми не накормила маленького.

Должно быть, и Женя полюбила ребенка. Сначала это была игра, — лето, скучно, делать нечего, а тут, под боком, зверек с забавной рожицей, и какой-то особенный, отличающийся от всех детей не только цветом лица, но и своей внутренней печалью, одиночеством маленького существа, которое, вероятно, где то в душе уже знает, что папа никогда не приедет и сказки не расскажет. К слову сказать, сказки она очень любила. Усаживалась у ног Жени, поджимала ноги и просила:

— Расскажи про принцессу и про семь карликов.