Общий хохот. По окнам пробежали огни авто.

Синенький (встает): Крейцер приехал.

Все подтягиваются, как могут, поправляют одежду. Встает и перевязанный Вальченко. Зырянский вытягивается на верхней ступеньке, за ним Синенький с сигналкой. Зажегся свет.

Крейцер (входит): Ну, как? (Принимая рапорт, прикладывает руку к козырьку фуражки.)

Зырянский: Председателю Правления трудовой коммуны имени Фрунзе дежурный по коммуне командир второго отряда Зырянский отдает рапорт: в коммуне имени Фрунзе все благополучно. Коммунаров двести один, раненых (посмотрел на Вальченко) один.

Крейцер: Вот, дьяволы…

Смех, приветствия, рукопожатия.

Занавес

Большая комната совета командиров. В левой стене два окна. В правой стене, ближе к заднему плану — двери. Под стеной бесконечный диван, обитый зеленым бархатом с низенькой простой спинкой. Этот диван проходит даже сзади двух письменных небольших столов: один у задней стены — Жученко, второй у левой стены — Захарова. Перед столами по два кресла, а перед столом Захарова небольшой столик. У правой стены на авансцене широкий турецкий диван, тоже обитый зеленым бархатом. На полу большой ковер.

На стенах портреты, диаграммы соцсоревнования, портреты ударников. Комната совета командиров уютна, и нигде дешевых украшений, наклеенных кое-как бумажек. Все сделано солидно.

Вечер. Горят электрические настольные лампы и потолочный свет. Жученко сидит за своим столом.

Шведов(входит): Мы сейчас кончаем, Жучок.

Жученко: Совет после ужина сделаем.

Шведов: Добре.

Собченко(в повязке дежурного): Как с ужином? После комсомольского или после совета?

Жученко: Как только комсомольское кончится, давай ужин.

Собченко: Только вот беда: инженеры и конструкторы будут ожидать, пока мы поужинаем?

Жученко: Да чудак какой! Пригласи их поужинать…

Собченко: Правильно… А здорово сегодня!

Жученко: Ты, Шведов, молодец. Сегодня комсомол взял завод в руки…

Шведов: Да… Сколько сегодня машинок?

Жученко: Тридцать шесть.

Шведов: Хорошо. До пятидесяти близко. Вот тебе и ласточкин хвост.

Жученко: С воровством плохо. Ничего в руках нет.

Собченко: Забегай подозревает в краже масла Федьку и Ваньку Синенького.

Жученко: Не может быть…

Собченко: А вот я уверен, что на совете и воровство откроется. У пацанов есть какие-то намеки.

Шведов: Ну, идем на собрание, а то там Клюкин уже парится.

Шведов вышел. В дверях Воробьев и Наташа.

Воробьев: Жучок, задержись на минуту.

Жученко: Ну добре.

Собченко: А эти влюбленные все ходят.

Воробьев: Вот подожди, Санька, и ты влюбишься когда-нибудь.

Собченко: Чтобы я такую глупость мог на своем лице размазать? Да никогда в жизни. На тебя вот смотреть жалко. Что твоя физиономия показывает, так и хочется плюнуть.

Воробьев: А что?

Наташа: Смотри ты какой! А что она показывает?

Собченко: Да ты посмотри на него. Разве можно при всех такое показывать? Написано прямо: Наташа лучше всех, лучше солнца и месяца. Я на месте Алексея Степановича не поехал бы. Стоит, ты понимаешь, какой-нибудь телеграфный столб, а ему померещится, что это «ах, Наташа». Он и влепится всем радиатором.

Воробьев(хватает Собченко в объятия и валит его на диван): Будешь вякать?