— Сколько времени? — переспросил я в недоумении. — Мы ведь только что сюда приехали, Присцилла.

— Я не хочу здесь оставаться, — сказала Присцилла. Ее рот был у моего уха, и она говорила шепотом. Затем она нежно коснулась губами моей шеи. Я вздрогнул. — Давай уедем отсюда, Роберт. Мне не нравится этот дом. И Говард мне тоже не нравится.

— Но ведь он славный парень, — возразил я. — К тому же, он…

— Он ненавидит меня, — заявила Присцилла. — Давай отсюда уедем. Прямо сейчас.

Мне это стоило больших усилий, но я все-таки снял ее руки с моей шеи и слегка отстранил Присциллу от себя.

— Это невозможно, милая, — сказал я.

Тут же с ее глазами что-то произошло. Я не мог оторвать от них взгляд. У меня было ощущение, будто я падаю в пропасть, мысли начали путаться. «Господи, что со мной?» — подумал я.

— Говард лишь обеспокоен, вот и все, — продолжал я.

Мой голос звучал как будто издалека. Я с усилием буквально выдавливал из себя каждое слово.

Присцилла некоторое время смотрела на меня. Затем она высвободилась из моих рук и сделала шаг назад, при этом продолжая держать меня за руку. Осторожно, но настойчиво она потянула меня за собой в сторону широкой, застеленной свежим бельем кровати.

Я не мог ей сопротивляться. Присцилла легла на кровать на спину и притянула меня к себе.

Я еще раз попытался собрать в себе остатки благоразумия и отстранить ее от себя.

— Нет… — прошептал я. — Так… нельзя. Мы… не должны… это делать.

— Чепуха, — заявила Присцилла.

Она еще сильнее прижалась ко мне. Мои нервы, казалось, могли вот-вот лопнуть от напряжения.

— Я люблю тебя, а ты любишь меня, — прошептала она. — Почему же тогда должны существовать какие-то запреты? И ты хочешь этого так же, как и я.

Я хотел возразить, но не смог. Мои мысли окончательно перепутались, я почувствовал какое-то умопомрачение, при этом от здравого смысла и благоразумия не осталось и следа. Присцилла снова высвободилась из моих рук, проворными движениями дотянулась до застежек и расстегнула платье. Затем она решительно через голову стащила его с себя и беспечно бросила в сторону. Под платьем у нее ничего не было.

Почти целую минуту я лежал, уставившись на нее, а она сидела неподвижно, словно хотела дать мне возможность получше ее рассмотреть. И я рассматривал ее, без какой-либо робости или смущения, и не мог в тот момент думать ни о чем другом, кроме как о том, какая она красивая.

У нее была стройная и пропорциональная фигура, но на это я обратил внимание еще раньше. Чего я до сих пор не замечал, так это того, что она полностью соответствовала моим представлениям об идеальной женщине. Каждый миллиметр ее тела был безупречен — без малейшего изъяна. Ее словно создали специально для меня.

Присцилла наклонилась, упершись руками в кровать слева и справа от меня, и приблизила свое лицо к моему. Ее длинные роскошные волосы упали на мое лицо, а груди коснулись моего тела, и от этого прикосновения я буквально воспламенился. Я приподнялся, обхватил ее так сильно, что это, должно быть, причинило ей боль, и прижал к себе. С ее губ сорвался тихий, сладострастный стон. Ее руки поглаживали мое тело, затем начали расстегивать рубашку.

— Возьми меня, — прошептала она. — Я принадлежу тебе, Роберт. Делай со мной, что хочешь.

Мне показалось, что в комнате мелькнула тень. Позади Присциллы что-то шевельнулось, быть может, от сквозняка встрепенулась занавеска или что-то другое. Но это меня не волновало. Я просто не хотел обращать на это внимания. Все, чего я хотел, — это обладать Присциллой. Никогда еще в своей жизни я не испытывал такого возбуждения, как тогда. Я прижал ее к себе, взял ее лицо в ладони и поцеловал так крепко, что моим губам стало больно. Дыхание Присциллы стало очень быстрым, а ее кожа буквально горела.

— Давай уедем, Роберт, — прошептала она.

Ее голос был одновременно чарующим и вкрадчивым. Он так воздействовал на меня, что позволял ей нежностью добиться того, чего в подобной ситуации не получалось достичь явным принуждением.

— Уедем отсюда. Я знаю здесь, в Лондоне, один дом, в котором мы будем в безопасности.

Все во мне кричало, требуя, чтобы я согласился с ней, подчинился ее желанию уехать. Но я не мог этого сделать. Среди бурного урагана умопомрачительных ощущений в моем разуме все-таки еще оставался островок здравого смысла, позволяющий мне сопротивляться.