Полонский насмешливо наблюдал за ним и перед тем, как уходить, заметил ехидно:

— Знаменательный день. Сегодня непременно поймаем шпиона…

Вдали от берега море накинулось на корабль тяжелыми бугристыми валами. Волны глухо били по днищу, взметывались перед форштевнем белыми веерами.

Вместо командира на мостик пришел его помощник — старший лейтенант Росляков. Он постоял у левого пилоруса, посмотрел через пеленгатор в темнеющую даль. Затем забрался в тесную рубку, зажатую машинными телеграфами, переговорными трубами, тахометрами, и затих там. Гаичка искоса смотрел на него и все думал: за что такое любит его Марина Сергеевна?

В общем-то, старший лейтенант выглядел довольно представительно. Все у него было правильное: нос в меру прямой, взгляд достаточно строгий, брови, губы, уши — все на месте. Вот только усики, тонкие и маленькие, прилепившиеся к верхней губе, придавали его лицу чуточку надменности.

«Надменность не порок в глазах женщин, — подумал Гаичка. — Да и офицерское звание кое-что значит».

Он разозлился на себя за то, что так подумал о Марине Сергеевне. Ему хотелось верить, что она совсем особенная, что для нее такие достоинства, как офицерское звание, не должны иметь никакого значения.

— Чего им надо?

— Кому? — удивился Гаичка.

Старший лейтенант насмешливо посмотрел на него через плечо.

— Вы сигнальщик?

Гаичка покраснел, быстро обежал глазами темный горизонт, увидел на полоске берега часто мигающий огонек.

— Застава запрашивает позывной, — сказал он, прочитав морзянку вспышек.

— Так ответьте.

Гаичка перенес фонарь на левый борт, лихой пулеметной дробью рычажка отщелкал ответ. И отошел от рубки, стараясь больше не глядеть на старшего лейтенанта.

Море быстро темнело. Линия горизонта проглядывалась только на западе, но и там тяжелая облачность гасила последние просветы неба. Волны возникали из темно-серой мглы в каких-нибудь двух-трех кабельтовых, брызгаясь пеной, катились на корабль, гулко ухали в правую скулу. Казалось, вокруг бешено пляшут тысячи китов, то и дело выгибая свои огромные спины. Ветер гудел в туго натянутых фалах, и флаг на гафеле уже не похлопывал, а шумел монотонно и напряженно.

— Шесть баллов, — сказал старший лейтенант. — Когда ветер в вантах поет, значит, шесть баллов.

— Только шесть?

Гаичке казалось, что разыгралась настоящая буря. Он знал: шесть баллов старые моряки не называют даже штормом, так — свежей погодой. И только что радовавшийся своей способности выдерживать жестокую качку, он вдруг расслабился, оперся о пилорус и почувствовал, как забегали, ускользая из глаз, все предметы на мостике. Скулы свело, словно кто-то схватил за подбородок.

И в этот момент он увидел что-то темное, мелькнувшее вдали над волнами.

— Цель слева пятьдесят, два кабельтова! — сдавленно крикнул он.

— Какая цель?

— Темная точка, товарищ старший лейтенант.

— Лево руля!

Корабль беспорядочно закачался, потом выровнялся и пошел равномерно валиться с борта на борт, как ванька-встанька.

На мостик взбежал командир в наскоро накинутой, незастегнутой куртке, впился взглядом в темные волны.

— Пустой ящик. Сбросили, должно быть, с проходящего судна, — через минуту уверенно сказал он. И похлопал Гаичку по плечу. — А вы молодец. В такой темени цель разглядеть.

— Так ящик… — разочарованно ответил он.

Командир усмехнулся.

— Мы границу охраняем. Для нас всякая цель имеет значение. Вот почему вы заслуживаете благодарности…

Гаичка не знал, что и подумать. Благодарность командира радовала, и в то же время он побаивался, что завтра матросы начнут зубоскалить по поводу его «ящичной бдительности». Поэтому ночью, когда Полонский пришел на вахту, Гаичка не стал говорить о случившемся. Но оказалось, что Полонский уже все знал.

— А ты счастливый, — сказал он. — Первая вахта — и такое.

— Так ящик же!

— Моя настоящая цель была на пятом месяце…

Сдав вахту, Гаичка постоял на палубе с подветренной стороны, держась за штормовой леер. Ночь совсем скрыла море. Волны, черные, как нефть, тускло поблескивали в слабом свете ходовых огней. Казалось, волны возникают тут же рядом, чтобы прокатиться под днищем и утонуть в десятке метров от другого борта. Сторожевик вздрагивал, отбрасывая полосы пены. Он был как живой. Гаичка вдруг остро ощутил это, почувствовал, как трудно пробиваться сквозь ночь и шторм. Ему захотелось поглядеть на тех, кто помогает кораблю. Переждав волну, добежал до двери штурманской рубки и успел захлопнуть ее прежде, чем другая волна ударила в переборку.