— В вашей роте много выжило «стариков» из январского состава сорок четвертого года?

— После войны на встрече ветеранов было таких «стариков» всего шесть человек.

Мы были очень и очень везучая рота. А вот из тех, кто начинал в разведке, скажем, в сорок втором году, к концу войны в строю оставался один из ста. Статистика точная.

— В советские времена было всего несколько художественных книг, рассказывавших о войсковых разведчиках. «Звезда» Казакевича, «Взять живым» Карпова да книга о Сергее Матыженке. Казакевич начинал войну рядовым, потом стал командиром разведроты и уже в 1944 году стал начальником разведки стрелковой дивизии. История Героя Советского Союза Карпова, командира взвода полковой разведки, известна многим. Но все эти книги были написаны в условиях жесткой цензуры, и все там «прилизано, причесано и отполировано». Беседуешь с ветеранами и такие вещи слышишь о разведчиках, об их нравах и законах, об их мужестве и невольно жалеешь, что настоящая правда войны бойцов разведподразделений так нигде и не опубликована. За последние годы появились «Записки разведчика» Леонида Вегера, воспоминания знаменитого разведчика Балтийского флота Николая Бавина, интервью с морпехом из разведки 83-й отдельной морской СБр Дмитрием Вонлярским и интервью с бывшим командиром разведвзвода 15-й отдельной морской стрелковой бригады Григорием Гинзбургом. Вся информация, рассказанная этими людьми, разительно отличается от советских «песен о разведчиках»… Как все обстояло на самом деле? Какие люди воевали в разведке? Почему политотдельцы и особисты ненавидели солдат разведрот?

— Да, вопросики у вас… Отвечать долго не хочется. Казакевич писал свою книгу, как я помню, в 1947 году, и то пытался рассказать правдиво. А товарищ Карпов писал про своего лейтенанта Ромашкина, будучи бывшим генштабовским полковником и членом Союза писателей, и полную правду говорить и писать уже не мог, статус не позволял. А что на самом деле творилось во взводе у Карпова, я знаю из первых уст. Мой одноклассник Аркадий Брускин служил полтора года в карповском взводе и после войны мне много чего рассказал. Карпов даже в свое время о Брускине большую статью написал в журнале «Советский Союз». Книгу товарища Карпова сейчас обсуждать не будем. Вы правы, из этих книг можно иметь представление, как проводился разведпоиск, но все остальное там «отлакировано по максимуму». Цензоры ничего лишнего не пропустили бы. Я думаю, что еще живы десятки бывших опытных разведчиков, которым есть что рассказать… Эти люди вам бы многое поведали, как все было на самом деле в разведке. И как разведгруппы на убой десятками гоняли, и многое другое… Теперь конкретно по вопросу.

В стрелковой дивизии на фронте служит примерно 5–7 тысяч человек. Из них отобраны самые лучшие, смелые и умелые бойцы, человек 30–40, и служат эти бойцы в разведроте. Все эти люди личности, с сильным характером. Другие в разведке не воюют. Эта группа солдат — элита дивизии и, одновременно, «смертники». Они не месят грязь в окопах месяцами. Но первая пуля на войне и первый орден — для них. Сказать, что разведрота не признает законов и устава, было бы неверным. Приказ генерала Коновалова или Облапа был для нас свят. В обороне разведрота расположена в тылу дивизии и оттуда выходит на поиски и для наблюдения за немцами. Я не хочу ломать ваши стереотипы, но скажу вам, что полковая разведка весьма редко ходила за «языками», у них были совершенно другие функции. Захват «языков» был в первую очередь задачей дивизионной разведроты. В наступлении разведрота часто используется как стрелковый резерв командира дивизии, находится рядом с НП комдива. Любое форсирование или захват плацдарма — нас пустят под огонь первыми, потому что на нас надеются, знают, что мы задачу выполним любой ценой. И мы эти надежды оправдываем… Приказы нам отдает маленькая группа людей, старших начальников, обладающих на то полномочиями, остальных мы в «упор не видим». Разведчики держатся независимо, строем не ходят, перед начальством никто шею не тянет, «честь» не отдает и «шапки не ломает». Даже одеваемся мы так, как нам нравится, а не согласно уставу. Политотдел при виде разведроты трясло от ненависти мелкой дрожью. Не могли нам простить нашей независимости. Хоть и был у нас парторг в разведроте, мы в их «комиссарском понимании» были бандой зэков — головорезов, не проникнувшихся светлыми идеями «великого вождя товарища Сталина».

Но за этого «товарища Сталина» и за Родину первыми погибали мы, а не политруки. Ненависть наша была взаимной. Мы не любили болтунов, воюющих «лозунгами и пламенными речами», но больше всего нас бесило, что политотдельцы нередко сидели в блиндаже во второй траншее переднего края или в штабе батальона во время наших разведпоисков, чтобы нас «встретить и поздравить» по возвращении с задания, а потом иногда бывало, что такой политрук, «записная тыловая крыса со стажем», потихоньку через свой отдел «стряпал» на свое имя наградной лист, мол, лично принял участие в организации и проведении успешного разведпоиска, и получал очередной орден… Один раз наша группа в составе четырех человек пленила пять немцев в ближнем германском тылу. Немцы попались «дерзкие», пытались на нас наброситься, оружие отобрать. Одним словом, вышли мы к своим только с одним пленным. Что-то он про нас на допросе «вякнул». Приходит ко мне майор-политрук и начинает «читать мораль» и стращать всякими карами за расстрел пленных. Будто я их в нашем тылу порешил, а не в немецком… Слушал я его бредни, слушал… У нас, в разведке, за словом в карман не лезли. Говорю ему: «Товарищ майор, я сейчас пойду к генералу и попрошу, чтобы вас завтра назначили командиром «поиска». Этого майора как ветром сдуло.

Иногда проходим мимо штабной братии, и слышу вслед, как кто-то «шипит»: «Кац пошел со своими бандитами». Мне тогда даже нравилась и льстила подобная формулировка. Но сразу после войны политотдел на нас отыгрался. И, образно говоря, просто «разгромил нашу роту». Подробности этого события я вам не расскажу и сейчас.

Особисты были нашими соседями по дивизионному тылу и нас «уважали», по пустякам в «душу не лезли». С нами они предпочитали не связываться, зная, что разведрота никому ничего не прощает. Угрожать нам штрафной ротой или расстрелом было бессмысленно, для нас смерть была ежедневной спутницей, а других «рычагов воздействия» на нас у них не было. Терпеть мы могли недолго и прощать не умели. Особисты тоже люди и жить хотят.

А то выйдет такой товарищ утром из землянки и сразу на мину наступит… Или его непонятно кто в плен утащит… Вариантов множество… Помню, пришел как-то к нам в роту с чем-то разбираться представитель СМЕРШа, старший лейтенант, судя по внешности, среднеазиат. Мы его «разыграли»… Несколько человек из роты, обладатели «зверских рож», стали крутиться вокруг этого лейтенанта, поигрывая ножами и хмуро поглядывая на особиста. Я шепчу особисту: «Товарищ старший лейтенант, уходите быстрее, а то эти «урки» вас зарезать хотят, вы им не понравились». Лейтенанта чуть «кондратий не схватил»… Мы катались со смеху.

В разведроте свои законы. Разведрота — это братство преданных другу другу людей.

Строевые командиры из полков тоже старались не идти на конфликты с нами. Как-то на Наревском плацдарме был случай. Разведрота была в резерве комдива. Соседи начали отходить, смотрим — бежит большая группа в плащ-палатках, видны и женские фигуры. Все понятно, штабные с ППЖ драпают. Коновалов приказал мне: «Останови этих сволочей!» Побежали им наперерез. Помню, как Пилат кричал на своем картавом «одесско-русском» языке: «Ложись, вашу мать! Назад! Приказ комдива! Всех порешим!» Пришлось дать пару очередей поверху над этой толпой да парочку прямо перед их ногами. Бегущие остановились, залегли в цепь, плюхнулись мордами в грязь и даже пошли вместе с нами в атаку, отбивать брошенные позиции. Прошла пара месяцев. Как раз в тот день моей группе вручили награды. Идем к себе в роту. Вдруг какой-то майор из соседней дивизии: «Старшина, почему честь не отдаете старшему по званию?!» — «Да пошел ты…» Он «вскипел», начал орать, подозвал своих двоих автоматчиков и приказал, показывая на меня рукой: «Арестовать!» Говорю своим: «Ребята, тихо! Пока не вмешивайтесь…» Заводят меня «конвоиры» в дом. Пригляделся я к этому майору и узнал его — из «драпавших» на Нареве. В это время моя группа окружила дом. В окно заглядывает мой разведчик Краснов, направляет автомат на майора и спокойно говорит: «Не устраивайте бунт, а то вас всех здесь положим!» Майор понял, что его сейчас на полном серьезе будут убивать, сразу «позеленел». Я спокойно вышел из дома, и мы пришли к себе в роту. Уже через час я стоял навытяжку перед командиром дивизии, который, не подбирая выражений и матерясь, кричал на меня: «Безобразие! Махновец! Ты зачем офицера оскорбил!..» — и дальше в том же духе. Несколько минут я выслушивал грозные тирады, потом не выдержал и сказал: «Василий Андреевич! Этот майор лучше передо мной бы не показывал, что он «белая кость», я его уже видел бегущим от немцев на Нареве и знаю, чего он стоит…» Коновалов переспросил: «Майор из тех, что драпали?» — «Так точно!» Коновалов смутился и сказал: «Иди, старшина, в роту. Сам понимаешь, сволочей у нас хватает… Я еще добьюсь, чтобы этого майора разжаловали». Иногда и такой финал был у подобных историй.

Мы не были «личной гвардией» комдива или его «любимчиками», но ощущение собственной незаменимости давало нам право на определенные вольности. Допустим, «прислонят завтра к стенке» товарищи «из органов» за какой-нибудь «фортель» разведчиков Каца и Слепухина.

Но кто «языка» тогда в дивизии возьмет? Политотдел?.. Человек, умеющий взять «языка», грамотно организовать «поиск» и своих разведчиков сберечь, ценился на вес золота. Даже был особый приказ для медслужбы дивизии: разведчиков в случае ранения оставлять на лечение в медсанбате и стараться не отправлять в тыловые госпитали. Конечно, в зависимости от тяжести ранения. Например, уже воюя в дивизионной разведке, я был ранен в левую руку, а позже контужен — все лечение я получил в медсанбате дивизии.