Однажды, когда король находился в Фонтенбло, Россо послал одного местного жителя в Париж за неким ядовитейшим раствором под предлогом, что он ему нужен для составления красок и лаков; действительным же его намерением было отравиться. Когда посланный ехал обратно, то только оттого (такой злой был яд), что держал большой палец на горлышке сосуда, тщательно закупоренного воском, он чуть не остался без пальца, который сожгли и почти что съели смертоносные свойства этого яда, погубившего вскоре после этого и Россо. Ибо, находясь в полнейшем здравии, он принял его, чтобы лишить себя жизни, с которой по прошествии нескольких часов и расстался.

Новость эта была доложена королю и огорчила его бесконечно, ибо он считал, что со смертью Россо он лишился самого превосходного художника своего времени. Но, дабы не страдала работа, он поручил ее продолжение болонцу Франческо Приматиччо, который уже в свое время расписал для него помещение одного каноника.

Умер Россо в 1541 году, оставив по себе великую тоску у друзей и художников, которым он показал, чего может достичь на службе у государя человек разносторонний и во всем своем поведении воспитанный и учтивый, каким он и был, и по многим причинам заслужил он восхищение как мастер поистине превосходнейший.

Нельзя отрицать, что стремление к славе, этой конечной цели всякого соревнования в искусствах, обычно считается, как мы это и видим, уже само по себе похвальным, однако стоит только соревнующемуся загордиться и зазнаться, распаляя в себе самомнение, как тотчас же мы замечаем, что сама доблесть, им искомая, начинает, подобно дыму или туману, рассеиваться у нас на глазах, ибо плохо сможет расти и совершенствоваться тот, кто не сознает собственных недостатков и не считается с чужими успехами. Да и в самом деле, лучше сбываются надежды учеников робких, которые под покровом скромной жизни почитают творения редкостных мастеров и со всяческим старанием им подражают, чем надежды тех, голова которых полна гордости и дыма, как это было у живописцев Бартоломео из Баньякавалло, Амико из Болоньи, Джироламо из Котиньуолы и Инноченцио из Имолы. Действительно, пребывая в Болонье в одно и то же время, они возымели друг к другу такую зависть, что большей и вообразить невозможно. Мало того, гордость и тщеславие, не основанные на доблести, сбили их с истинного пути, ведущего к вечности тех, кто борется за то, чтобы хорошо работать, а не ради соперничества. Это и послужило причиной тому, что они не довели заложенные в них добрые начала до того конечного совершенства, которое от них ожидали, так как, вообразив себя мастерами, они слишком далеко отклонились от пути добра.

Бартоломео из Баньякавалло во времена Рафаэля приехал в Рим, дабы достичь своими творениями того совершенства, которое он мнил для себя доступным, а так как еще в юные годы он прославился в Болонье, где на него возлагались большие надежды, он получил заказ на роспись в римской церкви делла Паче, в первой капелле, находящейся направо от входа в церковь, что над капеллой Бальдассаре Перуцци, сиенца. Однако, убедившись, что все то, на что он считал себя способным, ему не удалось, он воротился в Болонью, где и он, и названные выше живописцы, соревнуясь друг с другом, написали в Сан Петронио каждый по истории из жизни Христа и Богоматери в капелле Мадонны, что у входных дверей главного фасада, по правую руку как войдешь в церковь. Мы сейчас видим, что по качеству его соперники один от другого мало чем отличались, и потому не удивительно, что в этой росписи Бартоломео прославился как живописец, обладавший более уверенной и мягкой манерой. Действительно, в истории мастера Амико было много странностей, ибо он в Воскресении Христовом изобразил странников в вывороченных и скорченных положениях, а многих воинов раздавленными навалившейся на них надгробной плитою. Тем не менее, поскольку история Бартоломео была более цельной по рисунку и по колориту, художники и хвалили ее больше других, и по этой причине он вступил затем в содружество с Бьяджо, болонцем, человеком в искусстве более опытным, чем способным, и они работали вместе для братьев-скопетинцев в монастыре Сан Сальваторе, где расписали трапезную частично фреской, частично же посуху, изобразив там Христа, насыщающего пятью хлебами и двумя рыбами пять тысяч человек. А на стене библиотеки они написали Диспут св. Августина, где весьма толково изобразили перспективу.

Мастера эти, видевшие творения Рафаэля и работавшие с ним, восприняли от него нечто такое, что в целом все как будто и должно было получиться, однако, говоря по правде, до тех особых тонкостей, какие должны быть в искусстве, они и не дошли. Но так как в Болонье в те времена живописцев, знавших больше их, не было, то правители и народ этого города считали их лучшими мастерами Италии.

Рукой Бартоломео выполнены фреской несколько тондо под сводом дворца Подесты, а в церкви Сан Витале, что насупротив палаццо Фантуцци, – Посещение св. Елизаветы, у сервитов же болонских вокруг Благовещения, написанного на дереве маслом, несколько святых написал фреской Инноченцио из Имолы. А в церкви Сан Микеле ин Боско Бартоломео расписал фреской капеллу того самого Рамаццотто, который возглавлял партию в Романье. Он же написал фреской в одной из капелл церкви Санто Стефано двух святых с несколькими очень красивыми летящими путтами, а в церкви Сан Якопо для мессера Аннибале дель Корелло капеллу, где изобразил Обрезание Господа нашего со многими фигурами, в верхнем же полутондо он написал Авраама, приносящего сына в жертву Богу, и в этой работе он действительно обнаружил хорошее знание дела и хорошую манеру. За Болоньей в церкви Мизерикордиа он написал на небольшой доске темперой Богоматерь с несколькими святыми, в самом же городе много картин и других работ, находящихся в разных руках, И по правде говоря, жил и работал он добротно и более чем благоразумно, и рисунок, и выдумка были у него лучше, чем у других, как это видно и в нашей Книге по рисунку, на котором младенец Иисус ведет спор с книжниками в храме, изображенном очень хорошо и с толком.

В конце концов завершил он жизнь свою пятидесяти восьми лет, сопровождаемый постоянной завистью болонца Амико, человека прихотливого и со странностями, и столь же сумасбродны, если можно так сказать, и прихотливы его фигуры, которые он писал по всей Италии и в особенности в Болонье, где он провел большую часть жизни. И по правде сказать, если бы многочисленные его труды и рисунки были выношены им на истинном пути, а не как попало, он, быть может, превзошел бы многих из тех, кого мы почитаем людьми редкостными и стоящими. Но, с другой стороны, плодовитость его имела то преимущество, что среди многочисленных его работ нельзя не разыскать кое-каких хороших и достойных похвалы. Такова, среди бесчисленного множества им сделанного, стена, расписанная светотенью на Пьяцца де Марсильи, где много историй в рамках и где фриз с дерущимися зверями выполнен так смело и так хорошо, что его, пожалуй, можно причислить к лучшим вещам, когда-либо им написанным. У ворот Сан Маммоло он расписал еще одну стенку, а в церкви Сан Сальваторе фриз вокруг главной капеллы настолько необычен и сумасброден, что рассмешит и того, кому хочется плакать. В общем же нет в Болонье церкви и улицы, где бы он чего-нибудь не напачкал.

Писал он много и в Риме, а в Лукке в Сан Фриано он расписал одну из капелл странными и причудливыми фантазиями; однако кое-что там стоит и похвалить, как, например, историю о Кресте и некоторые истории из жития св. Августина, где изображено множество знатных лиц этого города. И говоря по правде, это одна из лучших работ фреской, когда-либо написанных красками мастером Амико. Заслуживают похвалы и в церкви Сан Якопо в Болонье на алтаре св. Николая некоторые истории из жизни этого святого, а также нижний фриз с перспективами. Когда император Карл V посетил Болонью, Амико соорудил у входа во дворец триумфальную арку, рельефные статуи на которой сделал Альфонсо Ломбарди.

Что Амико обладал большим опытом, чем кто-либо другой, не удивительно, ибо говорят, что он, будучи человеком не от мира сего и ни на кого не похожим, исходил всю Италию, зарисовывая и копируя любую живопись или скульптуру, как хорошую, так и плохую, благодаря чему он набил себе руку и на выдумки, а если он мог заполучить что-нибудь для себя полезное, он охотно за это брался, но затем это портил, чтобы никто другой не мог этим воспользоваться. Все эти занятия и довели его до манеры, столь странной и сумасбродной.