Франческо Торбидо, по прозванию иль Моро, – веронский живописец, смолоду обучался началам своего искусства у Джорджоне из Кастельфранко, которому он потом всегда и подражал как в колорите, так и в мягкости письма. Однако Морю, как раз в то время, когда он только что начинал входить в силу, с кем-то, уж не знаю с кем, повздорил и так его разукрасил, что ему пришлось покинуть Венецию и вернуться в Верону, где он забросил живопись, а так как он имел некоторую склонность к рукоприкладству и водился с дворянской молодежью, то он, как человек, принадлежавший к самому лучшему обществу, некоторое время не занимался ровно ничем. И вот, продолжая в том же духе, он настолько стал своим человеком в числе прочих и у графов Санбонифаци, и у графов Джусти, именитых веронских семейств, что не только живал в их домах, как в родных, но и не прошло много времени, как граф Дзеновелло Джусти выдал за него одну из своих побочных дочерей, предоставив ему в собственных своих домах целые апартаменты, удобные для него, для его жены и для будущих их детей. Говорят, что Франческо в бытность свою на службе у этих синьоров всегда носил с собой в мешочке карандаш и всюду, где только ни бывал, и всякий раз, как это ему удавалось, рисовал на стенах какую-нибудь голову или что-нибудь еще. Поэтому названный граф Дзеновелло, видя, насколько он увлечен живописью, освободил его от других обязанностей и как великодушный синьор дал ему возможность целиком посвятить себя искусству. А так как Франческо за это время почти что все уже забыл, он при поддержке этого синьора устроился к знаменитому тогда живописцу и миниатюристу Либерале и отныне уже не прерывал своих занятий у этого мастера, изо дня в день делая такие успехи, что не только в нем снова проснулись давно забытые им навыки, но он в краткий срок приобрел столько новых, сколько ему было нужно, чтобы сделаться мастером своего дела. Правда, хотя он с тех пор всегда и придерживался манеры Либерале, он тем не менее подражал и своему первому учителю Джорджоне как в мягкости письма, так и в дымчатости колорита, так как ему казалось, что вещи Либерале, как бы хороши они ни были в других отношениях, все же не лишены некоторой сухости.

Между тем Либерале, убедившись в ясности ума Франческо, настолько к нему привязался, что, чувствуя приближение смерти, завещал ему все свое состояние и всегда любил его как своего родного сына. И вот после смерти Либерале Франческо, направленный им по правильному пути, написал много вещей, которые находятся в разных частных домах; однако из всех его произведений, находящихся в Вероне, особого одобрения заслуживает в первую очередьглавная капелла в соборе, написанная им фреской и на своде которой изображены на четырех больших картинах Рождество Богородицы, Введение во храм и на средней, которая кажется углубленной, три парящих ангела, сокращающихся снизу вверх и держащих звездный венец, которым они венчают Мадонну. Она же изображена в нише в окружении сонма ангелов и апостолов, взирающих на нее снизу, каждый по-своему и в разных положениях, причем апостолы эти вдвое больше натуральной величины. Все эти росписи были исполнены Моро по рисункам Джулио Романо, как этого пожелал епископ Джован Маттео Джиберти, который и был его заказчиком и, как уже говорилось, ближайшим другом названного Джулио. После этого Моро расписал фасад дома семьи Мануэлли, что у Понте Нуово, а также фасад дома доктора Торелло Сараина, составителя вышеназванной книги веронских древностей.

Равным образом и во Фриули расписал он фреской главную капеллу аббатства в Розаццо для епископа Джован Маттео, который был попечителем этого аббатства и который, будучи благонамеренным и по-настоящему набожным синьором, его восстановил, так как оно было безбожно заброшено, как это случилось и с большинством тех обителей, которые пришли в запустение при попечительстве его предшественников, стремившихся только к тому, чтобы получать с них доход, не тратя ни гроша на служение Богу и церкви. Кроме этого, Моро многое написал маслом в Вероне и в Венеции. Так, в церкви Санта Мариа ин Органо на первой же стене он написал фреской все фигуры, которые там изображены, за исключением архангелов Михаила и Рафаила, написанных рукою Паоло Каваццуолы, маслом же он написал на дереве алтарный образ названной выше капеллы, где он в облике св. Якова изобразил заказчика мессера Якопо Фонтани, не говоря о Богоматери и других великолепнейших фигурах. А над этим образом в полукруге, равном по величине всему проекту капеллы, он написал Преображение со стоящими внизу апостолами, которые почитались лучшими фигурами, когда-либо им написанными.

В церкви Санта Эуфемиа в капелле Бомбардьери он на алтарном образе изобразил парящую в воздухе св. Варвару, а посередине внизу св. Антония, касающегося рукой до своей бороды, – прекраснейшую голову, а с другой стороны св. Роха, почитающегося также отличной фигурой; и по заслугам признается, что вся эта вещь исполнена с предельной тщательностью и что она обладает большой цельностью в отношении цвета. В церкви Мадонна делла Скала для алтаря Освящения он написал картину с изображением св. Себастьяна, соревнуясь с Паоло Каваццуолой, который на другой картине написал св. Роха, а после этого на дереве – алтарный образ, перенесенный в Баголино, местечко в Брешианских горах. Морю написал много портретов, и его портретные головы в самом деле удивительно хороши и очень похожи на свои модели. В Вероне он изобразил графа Франческо Санбонифацио, которого из-за его большого роста называли Длинным графом, а также одного из членов семейства Франки – голову поразительнейшую. Написал он также портрет мессера Джироламо Верита; однако, так как Моро был в своих работах весьма медлительным, портрет этот остался незаконченным, но даже незаконченный он все же хранится у сыновей этого доброго синьора. Помимо многих других он изобразил и синьора деи Мартини, венецианца и РОДОССКОГО рыцаря, ему же он продал удивительную по красоте и качеству исполнения голову, которую он за много лет до того написал с одного венецианского дворянина, сына тогдашнего веронского военачальника. Голова эта, за которую тот по скупости своей так и не заплатил, оставалась на руках у Моро, пока он не пристроил ее к названному синьору Мартини, заставившему его переделать венецианскую одежду на пастушескую. Эта вещь, которая по своей исключительности может соперничать с любой, созданной другими художниками, находится ныне в доме названного монсиньора, где она пользуется заслуженным почетом. В Венеции он написал портреты мессера Алессандро Контарини, прокуратора св. Марка и проведитора флота, и мессера Микеле Санмикели, для одного из ближайших своих друзей, который увез портрет в Орвието. Говорят, что он написал и другой портрет этого же мессера Микеле, архитектора, находящийся в настоящее время у мессера Паоло Рамузио, сына мессера Джованбаттисты. Он написал портрет знаменитейшего поэта Фракасторо по настоянию монсиньора Джиберти, пославшего его Джовио, который поместил его в свой музей.

Написал Моро много и других вещей, которых не стоит называть, хотя все они в высшей степени достойны упоминания, поскольку он был колористом не менее отменным, чем любой из его современников, и поскольку он вложил в свои произведения много времени и много труда, мало того, в нем была такая старательность, какую редко встретишь в других, но для него она стала скорее предосудительной, так как он соглашался на все работы и с каждого заказчика брал задаток, а затем дай Бог когда-нибудь их заканчивал, и если он так поступал в молодости, легко представить себе, что он должен был делать в последние годы, когда его природная медлительность усугублялась тем, что приносит с собой старость. Вот почему этот способ работы нередко доставлял ему множество затруднений и неприятностей и в гораздо большей степени, чем он на это рассчитывал. И вот, сжалившись над ним, мессер Микеле Санмикели взял его к себе в свой венецианский дом, где обходился с ним как с другом и большим мастером.

Наконец, снова вызванный в Верону графами Джусти, его старыми покровителями, он у них и умер в их великолепнейшем дворце, что в Санта Мариа ин Стелла, и был похоронен в этом же поместье, провожаемый к месту погребения этими преданнейшими ему синьорами, более того, собственноручно опущенный ими в могилу с той безграничной любовью, которую они, родившиеся и выросшие за те годы, что он проживал у них в доме, питали к нему, как к родному отцу. В молодости Моро был человеком ловким и сильным и великолепнейшим образом владел всеми видами оружия. Он был в высшей степени предан своим друзьям и своим покровителям и был очень решительным во всех своих поступках. Особенно дружил он с архитектором мессером Микеле Санмикели, с отличнейшим скульптором Данезе из Каррары и почтеннейшим и ученейшим монахом Марко деи Медичи, который после занятий часто заходил к Моро, чтобы посмотреть, как он работает, дружески с ним побеседовать и отвести душу после утомительных занятий.

Учеником и зятем Моро (он имел двух дочерей) был Баттиста д'Аньоло, которого впоследствии прозвали Баттиста дель Моро и которому пришлось немало повозиться с наследством, оставленным ему Моро в состоянии весьма запутанном. Тем не менее он создал много произведений, по меньшей мере, толковых. В Вероне он написал Иоанна Крестителя в монастыре Сан Джузеппе, а в церкви Санта Эуфемиа, на алтарной преграде над алтарем св. Павла, он написал фреской историю этого святого, когда он, обращенный Христом, является перед Ананией; вещь эта, хотя и написанная им в юности, весьма одобряется. Для синьоров Каносса он расписал две комнаты, а в одной из зал написал два красивых и хваленых фриза с изображением всяких сражений. В Венеции им расписан фасад одного дома неподалеку от монастыря Кармине, сравнительно небольшой, но очень расхваленный, на котором он изобразил Венецию, венчанную и восседающую на льве, эмблеме этой республики. Для Камилло, тревизанца, он расписал фасад его дома в Мурано, а вместе со своим сыном Марко – весь внутренний двор этого дома, изобразив в нем светотенью великолепнейшие истории. В соревновании же с Паоло Веронезе он расписал в том же доме большую спальню, которая получилась настолько красивая, что заслужила ему много чести и выгоды.

Он же создавал много миниатюр, и так он напоследок на великолепнейшем листке изобразил св. Евстахия, поклоняющегося Христу, который явился ему между оленьими рогами, и тут же как нельзя лучше двух собак, не говоря о пейзаже, полном деревьев, постепенно удаляющихся и уменьшающихся, – вещь совершенно исключительную.

Этот лист превозносило до небес бесчисленное множество людей, его видевших, и в особенности Данезе из Каррары, который его видел, когда находился в Вероне, работая над капеллой синьоров Фрегози, которая – редчайший образец капеллы из всех существующих ныне в Италии. Итак, Данезе, увидев этот лист, был поражен его красотой и убедил вышеназванного фра Марко деи Медичи, своего старого и отменного друга, ни за что на свете не выпускать его из рук, дабы включить его в число тех редких вещей, которыми он владеет и в которых представлены все искусства. Когда же Баттиста узнал, что монах этот имеет желание его получить, он, опять-таки ради той дружбы, которую, как ему было известно, тот поддерживал с его тестем, отдал ему своего Евстахия и, в присутствии Данезе, вроде как заставил его принять от него этот подарок; однако и добрый монах не уступил ему в любезности и не остался перед ним в долгу. Но, поскольку названный Баттиста и сын его Марко благополучно здравствуют и продолжают работать, о них пока ничего больше сказано мною не будет.