– Чай забыл заварить.

Стал насыпать чай в фарфоровый чайничек, рассыпал.

– Упаси тебя господь жениться на девушке с разными глазами! – с крайней убежденностью сказал он.

Я через силу, будто сквозь сон, вспомнил, что у Зины действительно левый глаз – коричневый, а правый – светло-коричневый, почти оранжевый. Залил в фарфоровый чайничек кипяток из большого чайника, закрыл его, поставил на большой, чуть не опрокинул.

– Семья – это все-таки двое, – сказал я.

– Теоретик!… – презрительно хмыкнул он, еще говорил что-то, но я не слушал.

Когда вошел в комнату, Светка была уже причесана, сидела рядом с мамой за столом, слушала внимательно. А мама спокойно рассказывала:

– Старший брат был богатый и жадный, средний – бедный и неудачливый, а младший – Иванушка-дурачок…

– Он? – Светка ткнула в меня своим маленьким пальчиком.

Мама кивнула ей, глянула на меня, вздохнула, сказала просто:

– Недоучила я тебя, Ваня.

– Поступлю на вечерний, – ответил я, выбирая маме кусок булки помягче.

– Ну, тетя Валя, рассказывай! – просила Светка, теребя рукав маминого халата.

– Все-таки, понимаешь ли, Ваня, ты с золотой медалью кончил… Старший богатство копил, средний нужду мыкал, а младший – жил себе, как живется.

– У тебя нет адреса отца? – спросил я.

– Есть.

– Ну, а что было дальше, тетя Валя?

– Ты, Светка, пей чай.

– Да-да, пей. – Мама налила ей чаю на блюдечко. Светка взяла бутерброд, откусила, нагнулась, стала пить с блюдечка.

– Глядел-глядел Иванушка-дурачок на старших братьев, неинтересно они живут, – негромко говорила мама, маленькими кусочками отламывая мякиш булки, с усилием проглатывая их. – И решил он поймать жар-птицу, понимаешь ли, чтобы в жизни интерес появился и всем вообще легче жить стало.

– Это попугай?

– Вроде того… Не стоит, Ваня, ему писать.

– Хорошо.

– И вот подружился он с Коньком-Горбунком, отправились они вместе счастье искать.

– А как – подружился?

Мама так же спокойно ответила, а я встал, начал одеваться. Достал из шкафа выходные брюки и пеструю рубашку, вот ботинки только были старые, чиненые.

– Кеды надень, – сказала мама.

Я стал причесываться перед зеркалом. Еще раз отметил машинально, до чего же я похож на Олега Попова: лицо румяное, нос – картошкой, глаза – голубые, и волосы льняные, специально для цирка… Как я буду без мамы, господи?!. А еще она говорила, что Юрий Никулин более тонкий и психологичный клоун, чем Олег Попов, что он даже ближе к Чаплину… Что Олег Попов тоже отличный цирковой клоун, но такое широкое признание за границей он получил из-за того, что образ, который он дает, напоминает сказочного героя русских былин. А может, мама еще все-таки поправится?!. Вон и Павел Павлович мне говорил, что такие случаи у них бывали. Или он просто успокаивал меня?… Главное, говорил, зависит от морального состояния, стойкости больного. Если так, то мама должна поправиться, обязательно должна!

Не помню, как сбегал в магазин.

Мама уже снова лежала на постели, а Светка по-прежнему сидела за столом, слушала. Поспешно вышел на кухню.

– Ты не беспокойся, – сказал мне Вить-Вить, выпив принесенного мною пива, – и суп я доварю и ваш, и наш, и за кашей для Валентины Ивановны послежу. Хочешь даже покормлю ее, а?

– Вот спасибо! – сказал я. – Овощи и картошку положишь, когда мясо покипит как следует, понял?

– Не учи ученого!

Было без двадцати десять. Или потому, что все утро я двигался довольно активно, или потому, что слова Павла Павловича мне помнились, только когда я приостановился перед дверью нашей комнаты, услышал ровный голос мамы, напряженное сопение Светки, мне было уже почти спокойно. Одернул рубаху, выгнул угодливо спину, чуть стукнул костяшками пальцев в дверь:

– Ваше величество, позвольте войти?…

– Ну, что там опять? – уже включаясь в игру, брюзгливо спросила мама.

Я испуганно приоткрыл дверь, коснулся кончиками пальцев пола, доложил:

– Супы варятся, овощи нечищены, Томас информирован относительно каши, обещал доставить ее на стол!…

Светка весело захохотала.

– Ну что ж, – сказала мама и вдруг тоже улыбнулась, опять с удовольствием глядя на меня. – Ребятам привет передай!

Я посмотрел ожидающе на нее, она поняла, сказала даже весело:

– Смотри не утони!

– Я на глубину не полезу! – пообещал я. Светка все хохотала, ухватившись за край стола.

«Ну, иди, иди!» – кивнула мне мама.

Встретиться договорились у школы: «Начинать будем с исходных позиций!» – авторитетно сказал месяц тому назад Венка. Но когда я выскочил из-за угла, около здания школы, такого знакомого я пустынного сейчас, стояла только Лена Семенова. Лена не видела меня, смотрела в землю, улыбаясь чему-то, водила по асфальту носком туфли. Я поглядел на нее, маленькую, щупленькую, в тщательно отглаженном платьице, знакомом по школе; светлые волосы у нее были гладко зачесаны назад, собраны на затылке старомодным узлом; в маленьких, почти как у Светки, руках она держала старенькую сумочку, с ней ее мама приходила раньше на родительские собрания в школу, и вообще Лена чем-то напоминала Светку, хотя и была старше ее больше чем в три раза. Я неожиданно покраснел, вспомнил, как Татьяна говорила насмешливо: «Аленушка – Иванушка». Сказала она это, когда мы с Леной, двое из всего класса, получили аттестаты с медалями. Лена всегда как-то странно улыбалась мне, краснела до ушей…