— Молчи. Как ты смеешь так дерзко говорить с такими людьми! — закричал на меня отец.

— Если твоя семья не хочет, пусть так, я не принуждаю ее. Ты поедешь со мной один! — крикнул мне с коня Хаджи Керантух.

Но не успел я еще и рта открыть, чтобы ответить ему, как Шардын, сын Алоу, поспешил ответить вместо меня:

— Хаджи Керантух, тебе уже не впервые разлучать матерей с сыновьями! Ответь, скольких юношей убыхов ты уже продал в Турцию и за какую цену?

— Можно подумать, что это говорит человек с чистой совестью, — усмехнувшись, сказал Хаджи Керантух. — А скольких мальчиков ты продал в Турцию — не наших, а адыгских и абазинских? Купил и перепродал. Скольких — ответь!

Они оба замолчали так, словно не знали, что б еще худого сказать друг о друге.

— Повторяю: не стой у меня на дороге, — после молчания сказал Хаджи Керантух.

— С тобой не знаешь, где тебя встретишь, — сказал Шардын, сын Алоу. — Ты, как подсолнух, вертишь головой в ту сторону, где покажется теплее.

— Замолчи! Ты толкаешь меня на кровь.

— Разве? Я что-то не вижу здесь мужчины, способного пролить кровь, — дерзко глядя прямо в глаза Хаджи Керантуху, ответил Шардын, сын Алоу.

— Эй ты, выродок, теперь я знаю, почему ты берег свою жизнь в боях с врагами! Наверное, хотел принять смерть не от их, а от моей руки! — в бешенстве закричал Хаджи Керантух и, соскочив с коня, пошел к Шардыну, сыну Алоу, с обнаженным кинжалом.

Тот, не двинувшись с места, тоже вытащил кинжал. Но, прежде чем мы с отцом успели им помешать сойтись, моя мать закричала:

— Вспомните, что вы оба рождены женщиной. — И, сорвав с головы платок, бросила его между ними быстрее, чем они успели сойтись.

Только что готовые биться насмерть, они стояли, с ненавистью глядя друг на друга, и молчали. И лишь газыри на черкесках то поднимались, то опускались от их тяжелого дыхания.

— Ты еще пожалеешь об этом, Зауркан! — крикнул мне Хаджи Керантух, когда я подошел, чтобы подержать ему стремя.

Вскочив в седло, он пришпорил коня и вылетел с нашего двора. А Шардын, сын Алоу, еще несколько минут ходил по двору взад и вперед.

— Ну, ты готов к переселению? — наконец остановившись, спросил он отца.

— А что нам готовить? — Отец кивнул на дом. — Его с собой не возьмешь! Как только ты дашь нам знак, мы отправимся вместе с тобой.

— Мы поплывем на большом турецком пароходе «Нусред-Бахри». Он такой большой, что, говорят, возьмет четыре тысячи душ сразу. Капитан соглашается дешево везти нас, всего по шесть рублей с человека, но хочет деньги вперед, когда будем садиться. Как у тебя с деньгами? — спросил Шардын, сын Алоу, у моего отца.

— Не знаю, смогу ли это осилить, но постараюсь, — сказал отец.

— В другое время все заплатил бы за вас сам. А сейчас нечем, сам остался без денег, — развел руками Шардын, сын Алоу, и пошел к своему мулу.

Мать уговаривала его пообедать, но у него были другие заботы.

— Хаджи Керантух сейчас как бешеная собака, — сказал он, уже садясь на мула. — Боюсь, что он будет переманивать и твоих соседей. Собери их вечером всех вместе в чьем-нибудь доме. Я сам приеду к ним… — Он уже выехал из ворот, но и там еще повернулся, чтобы дать последнее указание моему отцу: — И пусть все, кто могут, к вечеру соберут деньги.

Крикнув на прощанье про деньги, он уехал, а мы все стояли посреди двора в смятении. Никак не могли прийти в себя после всего, что увидели и услышали.

На земле еще лежал белый платок матери. Отец поднял его, отряхнул и сказал ей:

— Пусть он всегда будет на твоей седой голове. Пусть его никогда не заменит черный платок. Он только что спас от крови двух наших гостей, и хотя кровь не пролилась — мне страшно. Мы оставляем свою землю и уходим в путь, конца которого не знаем, а наши покровители спорят из-за нас так, как будто делят между собой скот. Чуть не закололи друг друга. О аллах, неужели ты возненавидел нас!

Отец медленно подошел к матери и отдал ей платок. А я вспомнил слова Хаджи Керантуха: «Ты еще пожалеешь, Зауркан», — и тревога сжала мое сердце. Весь вечер и всю ночь я не мог отвязаться от этой тревоги и на рассвете поспешил к роднику, где Фелдыш по утрам набирала воду. Это было далеко от нашего, но зато совсем близко к ее дому, и я знал, в какое время и где мне ее поджидать. Мы уже два года встречались с ней на этом месте. Встретились и теперь у родника под большим каштаном. Бывало, мы стояли под ним как под зеленым шатром, не боясь ни дождя, ни солнца. Но сейчас он был голый, и дождь хлестал по его мокрым ветвям и по нашим лицам. Но мы все равно не хотели уходить. Фелдыш несколько раз напоминала, что ее ждут дома, но я снова брал ее за руки, и она снова оставалась.