Генерал. Она достаточно богата, чтобы исполнять свои прихоти.

Гертруда. И к тому же совершеннолетняя! (В сторону.)Наряды — это дым! Неужели есть и огонь? (Уходит.)

Генерал. Что за сокровище! Я участвовал в двадцати шести кампаниях, получил одиннадцать ран, похоронил ангела-жену, но Гертруда заменила ее в моем сердце. Нет, право же, сам бог послал мне мою Гертруду, чтобы хоть немного утешить меня после свержения императора, после его кончины.

Годар (входит). Генерал...

Генерал. А, здравствуйте, Годар. Вы, разумеется, к нам на весь день?

Годар. Может быть, даже и на целую неделю, генерал, если только вы отнесетесь благосклонно к просьбе, которую я едва осмеливаюсь высказать.

Генерал. Не смущайтесь! Мне известна ваша просьба. Жена моя за вас. А вы настоящий нормандец! Штурмуете крепость с самой слабой стороны!

Годар. Ваше превосходительство, вы — старый солдат, вы не любите лишних слов и ко всякому делу приступаете так, как прежде шли в атаку...

Генерал. Напрямик и во весь опор.

Годар. Это мне на руку. Ведь я такой застенчивый.

Генерал. Застенчивый? Значит, я перед вами виноват: а я-то считал, что вы отлично знаете себе цену.

Годар. Неужели считали? Так знайте же, генерал, что я женюсь оттого, что не умею ухаживать за женщинами.

Генерал (в сторону). Штафирка! (Вслух.)Как! Вы уже давно не младенец, и вдруг... Нет, господин Годар, не видать вам моей дочери.

Годар. О, не беспокойтесь! Вы не так меня поняли. Я мужчина храбрый, даже очень храбрый, но я хочу быть уверен, что не получу отказа.

Генерал. То есть вы храбры, когда неприятель сдается без боя?

Годар. Да нет же, генерал. Вот вы шутите, а я уже смущаюсь.

Генерал. Смелей! Смелей!

Годар. Я ничего не смыслю в женском притворстве. Я не понимаю, ни когда их «нет» означает «да», ни когда их «да» означает «нет», а уж раз я люблю, я хочу, чтобы и меня любили.

Генерал (в сторону). Как же, будут тебя любить при таких-то качествах!

Годар. Многие мужчины, подобно мне, совершенно не выносят всех этих дамских военных хитростей, всяких ужимок и кривляний.

Генерал. Но ведь самое упоительное — это сопротивление. Тут по крайней мере изведаешь счастье победы.

Годар. Нет уж, благодарю покорно. Когда мне хочется есть, я с котлетой не кокетничаю! Я во всем люблю определенность, и хотя я и нормандец, а тонкости не по мне. Часто в свете видишь, как какой-нибудь молодец увивается вокруг дамы и твердит: «Ах, сударыня, какое на вас красивое платье! Ах, у вас бездна вкуса! Ах, только вы умеете так изящно одеваться!» И дальше — больше, лишь бы добиться своего. Удивительные люди, честное слово! Как это пустою болтовней чего-то добиваются — не понимаю. А я топчусь на месте целую вечность, прежде чем решусь признаться хорошенькой женщине в своих чувствах.

Генерал. Эх, не таковы были мужчины во времена Империи!

Годар. Вот оттого-то я и решил стать храбрым! Напустишь на себя храбрость, да еще знаешь, что у тебя в кармане сорок тысяч ренты, вот тебе повсюду успех и обеспечен, вот и действуешь смелее прочих. Поэтому-то вы и подумали, что я такой самонадеянный. Если владеешь хорошими незаложенными лугами в Ожской долине, если имеешь прелестный замок с полной обстановкой, жене моей, значит, остается только захватить с собою приданое, все же остальное — пожалуйста, к ее услугам, даже кашемировые шали и кружева моей покойной матушки... если обладаешь всем этим, генерал, то ты волен быть, кем хочешь. Вот почему я — господин де Римонвиль.

Генерал. Нет, вы — Годар.

Годар. Годар де Римонвиль

Генерал. Просто Годар.

Годар. Генерал, это всеми допускается.

Генерал. А я не допускаю, чтобы человек, пусть даже мой зять, отрекался от своего отца; ваш же отец — весьма, впрочем, почтенный человек — сам гонял гурты из Кана в Пуасси и по всей округе был известен как Годар, дядюшка Годар.

Годар. Батюшка был человек недюжинный.