— Ага! Митрошка бежит, ужин разносит… Пора и мне в свое походное пристанище. Заглядывайте, Аркадий Петрович, если надумаете в видах коньячку. Мое всегдашнее почтение, Елизавета Дмитриевна!

Он церемонно раскланялся и направился к своему возку. Лиза откровенно улыбалась.

— Аркашенька, милый… — сказала она со вкрадчивой насмешкой, — очень глупо терзаться ревностью, когда никаких поводов и нет вовсе…

— Я не терзаюсь, — насупясь бросил поручик.

— Терзаешься, я вижу… Глупо. Ты его еще на дуэль вызови за самые невинные разговоры.

— А хорошо бы, — мечтательно сказал поручик.

— Мальчишка. Как тебя только в Петербург присмотрели… И что же ты там будешь делать со своей негасимой глупой ревностью? Там столько блестящих светских кавалеров — всех на дуэли не перестреляешь, как ни старайся…

— Не обольщайтесь, дражайшая Лизавета Дмитриевна, — сказал Савельев с улыбкой. — В конце концов, еще вилами на воде писано, что мне непременно предложат Петербург. Санкт-Петербургский военный округ, знаете ли, велик и не из одного блестящего Петербурга состоит. Загонят в чухонскую дыру, в заурядный пехотный полк…

— Ты так уверен?

Пожав плечами, поручик ответил откровенно:

— Да просто-напросто побаиваюсь лелеять чересчур уж дерзкие фантазии. Если и в самом деле определят в какой-нибудь захолустный полк, не так обидно будет…

— Давай думать, что нам все же повезет, — она мечтательно прищурилась. — Петербург… Дворцы, проспекты… И все это не на картинках… Что ж ты меня взглядом ешь, как прилежный унтер — ротного командира?

Придвинувшись вплотную, поручик тихонько признался:

— Побыть бы с вами, Лизавета Дмитриевна…

— Условия не благоприятствуют, Аркадий Петрович, — не без грусти, однако с обольстительной улыбкой ответила так же тихо молодая супруга. — Потерпите уж до цивилизованных мест, а мы завсегда исполнительные…

Ах, как кровь барабанила в виски! Так бы и сграбастал, несмотря на неблагоприятные окружающие условия… Лиза даже чуточку порозовела под его взглядом.

Тут их возка и достиг Митрошка, прислуга за все в обозе. Переводя дыхание, неуклюже протянул Лизе мельхиоровый судок, исходивший вкусным паром:

— Извольте, барыня, отужинать…

Не теряя времени, развернулся и припустил к большому возку, где Ефим Егорыч Мохов наладил нечто вроде походной кухоньки, чтобы хоть раз в сутки порадовать «чистую публику» горячим блюдом, пусть и единственным. Дело тут, конечно, не в доброте душевной, а в купеческом расчете: чем больше удобств, тем больше и прибыль. Разнообразия, конечно, не имелось: либо пельмени, либо разогретые мясные щи, замороженные перед поездкой аккуратными кусками, — но лучше все же, чем ничего, благо чай вскипятить можно и в возке, на собственной бульотке.

Судя по запаху, на сей раз достались пельмени.

— Подожди минуточку, сейчас я все налажу… — сказала Лиза и, осторожно держа судок на весу, исчезла в возке.

Мимо в направлении хвоста обоза промчался Митрошка, ловко балансируя двумя полнехонькими судками. Потянув портсигар из кармана, поручик сделал пару шагов в сторону облучка, присмотрелся.

Что-то тут было самую чуточку не так. Его ямщик Кызлас, шантарский татарин, обычно на каждом привале немедля соскакивал с козел, разминал ноги, приплясывал, болтал со своими ближайшими «сослуживцами», одним словом, живостью напоминал капельку ртути, когда ее гоняют дети на блюдце. Сейчас он — впервые за все время путешествия — понуро сидел на облучке, сгорбясь, зажав в зубах кривую трубочку, которая, похоже, погасла давным-давно.

Для человека непривычного лица шантарских татар казались бесстрастными азиатскими масками, однако Савельев, с детства с ними обвыкшийся, прекрасно усвоил, что они обладают богатейшей мимикой, пусть и своеобразной. А потому без труда усмотрел на раскосой лунообразной физиономии печаль…

— Кызлас, — сказал он озабоченно, — ты что, захворал?

Хворать в подобном диком безлюдье — хорошего мало… Поручик все произнес на языке шантарских татар, который, вероятнее всего, со временем и забудет от отсутствия в Санкт-Петербургском военном округе регулярной практики.

Ямщик словно бы его не видел и не слышал.

— Кызлас! — прикрикнул Савельев. — Захворал, что ли?

Только теперь ямщик словно бы очнулся, вынул изо рта трубочку, и в самом деле погасшую, уставился на нее изумленно, оторопело оглянулся вокруг, словно очнувшись от дремы.

— Заболел? — спросил поручик. — Что-то ты притих…

Ямщик помотал головой:

— Тут не болит, — он похлопал себя по животу. — Душа что-то разболелась, Петрович. Плохо…

— Тебе?

— Да не мне, — сказал Кызлас, хмуря брови так, словно мучительно подыскивал подходящие слова. — Что-то мне кажется, будто все вокруг плохо… Душу давит…