Джесси шла в западном направлении по Сорок второй улице, мимо магазина Диснея и Диснеевских театров. Над головой – гигантская длань мадам Тюссо. Помнится, в детстве вдоль этой улицы тянулись обветшавшие кинотеатры повторного фильма, осколки Великого Белого Пути, где показывали боевики с кунг-фу и мягкое порно. Теперь исчезли даже грустные белые палатки. Бродвей превратился в постмодернистский тематический парк, виртуальную нереальность. Лучшие спектакли теперь ставили в пригородах или в тесных подвальчиках на окраине Сорок Второй улицы. Ужасно, что Генри Льюсу приходится выступать в этом второсортном Лас-Вегасе!

По Восьмой улице, мимо немногих уцелевших порнотеатров к гостинице «Милфорд-Плаза». Белый мраморный холл – словно та часть аэропорта, куда не пускают пассажиров. Сверху доносилась музыка из «Оклахомы!». [5] Указатель привел Джесси по коридору к кофейне, отделанной красной искусственной кожей и мореным дубом. Музыка здесь стала слышнее. Джесси окинула взглядом парочки в свитерах пастельных тонов и высмотрела парня лет двадцати с небольшим, сидевшего в отдельном кабинете. Джемпер, студенческие очки – не таким она себе представляла человека по прозвищу «Череп». Да и черепа под волосней не разглядишь. Однако на столе – условленный знак: пакет с изображением Микки-Мауса.

– Череп? – негромко окликнула она. – Я Джесси.

– И-и-и-х! – вскрикнул он. – Могильщик не соврал: ты – красотка.

Травка не одурманила его, но придала своеобразный шарм.

– Твой офис? – пошутила Джесси, усаживаясь напротив. Прикидывалась, будто ей это не в новинку.

– Меняю места. Там и сям. Предпочитаю «Эдисон». Повсюду маклеры, каждый своим делом занят. На чела с мобильником никто лишнего внимания не обращает. И блинчики там вкусные. Ну-у-у, – он растягивал гласные, подражая Бобу Дилану. – Книгу принесла?

– Я принесла пьесу. Сойдет? – Она вытащила из кейса «Теорию хаоса», новое издание «Сэмюеля Френча» в малиновом картонном переплете.

– Ага. Точно. Могильщик говорил, ты – сестра Калеба Дойла. Плохо вышло с его последней вещью. – Он быстро пролистал страницы и отыскал пачку новых двадцатидолларовых купюр. – Порядок, – промурлыкал он, похлопывая пластиковый пакет с Микки-Маусом. – Останетесь довольны.

Заглядывать в пакет было вроде бы невежливо, но показалось бы странно, если бы она не проверила товар. Череп вел себя так, словно за ними наблюдали. Незаконная сделка превращалась в мизансцену. Джесси посмотрела в пакет. Между двумя свернутыми в рулон газетами покоился аккуратный мешочек.

– О, спасибо! Как раз о таком мечтала! – Она сложила пластиковый пакет и убрала его в кейс.

Череп продолжал листать пьесу, словно вознамерился прочитать от корки до корки.

– И чего «Таймс» накинулся на вашего брата? – возмутился он. – Не слышно, когда будут снимать кино по «Венере в мехах»?

– Ни звука. Голливуд есть Голливуд. – Откуда наркоторговец все это знает? – Вы тоже актер? Это ваш приработок?

– Ну уж нет! – рассмеялся он. – Почитываю «Вэрайэти», надо же знать своих клиентов. Иногда приторговываю билетами – когда выгода есть. – Он фамильярно ткнул пальцем в кейс. – Это ему?

– Нет-нет, – заторопилась она. – Не-а. Это все мне.

– Хи-хи! Не мое дело. Плохие манеры.

Джесси прихватила с собой пьесу только потому, что дома у нее их завалялось несколько пачек. На этот раз издательство осталось в убытке. А вообще-то, неплохая идея: пустить слух, что братец увлекся наркотиками.

Официантка подошла принять заказ, и Джесси, воспользовавшись удобным моментом, распрощалась.

– Было очень приятно, – сказала она Черепу. – До скорого.

– Конечно, куколка. Ты знаешь, где меня найти. – Он приложил к уху воображаемый телефон. – Оставайся на связи.

Джесси вышла на Сорок Пятую улицу и повернула направо. Вечерние спектакли заканчивались. Улица переливалась оранжевым – такси съезжались за изысканно одетыми немолодыми леди и их супругами в строгих шляпах, театралами старой школы, не поленившимися выбраться в город ради дорогого развлечения. Большинство зрителей улыбалось, однако не столько от радости, сколько от облегчения: удовольствие получено и можно ехать домой. Квартал был оклеен афишами надежных, долговечных спектаклей: «Джекилл и Хайд», «Отверженные», «Свободные», [6] Джекки Мейсон. [7] Только «Театр Маколифф» зиял печальной темной дырой на праздничной, карнавальной улице.

«Теорию хаоса» сняли со сцены месяц тому назад, однако на закрытом киоске все еще красовалось это название и под ним – одинокая афиша: «Новая философская драма Калеба Дойла».

Идиоты продюсеры – ставить такую пьесу на Бродвее! Джесси пьеса нравилась – честное слово, нравилась. Молодая женщина выходит замуж за блистательного физика – не по любви, но в надежде, что он станет знаменитым. Она хочет разделить его славу. Однако гений ученого оказывается лишь внешней оболочкой шизофрении. Он все глубже погружается в пучины безумия; жизнь супругов проходит в стенах психиатрических клиник и полицейских участков. И все-таки женщина не бросает мужа – она продолжает нести это бремя ради любви, чувства, родившегося из сознания своей вины и долга. На этом занавес опускается. Не было чудесного исцеления и хэппи-энда, не было и трагического завершения. Драматург не сулил своей аудитории ничего, кроме ремонтно-восстановительных работ в аду психической болезни.