— Не понимаю вас, — сиплым, неожиданно споткнувшимся голосом сказал Щепкин. Бледность снова наползла на его щеки, и глаза высветлились острыми буравчиками. — Какие миллионы? Не понимаю.

— Понимаете, Щепкин…

Феликс Эдмундович сознательно выложил Щепкину одну из главных улик дела. Кадета надо было лишить хладнокровия, сбить с него самоуверенность. Услышав про миллионы, Щепкин начнет мучительно думать, что еще знают чекисты. Мысли его будут метаться, и это собьет линию защиты.

Уже три часа продолжался обыск. Были просмотрены книги, домашние вещи, выстуканы стены, исследована чуть ли не каждая паркетина, осмотрены мебель и все закоулки в просторной четырехкомнатной квартире.

На кухне чекисты тщательно осмотрели шкафы, полки, банки и коробочки под откровенно злыми взглядами сухопарой домработницы, стоящей со скрещенными на груди руками.

Глаза Нифонтова остановились на охапке березовых поленьев, приготовленных возле большой, выложенной изразцами плиты.

— Хорошие у вас дровишки, мамаша, — сказал он, осматривая поленья.

— Не одним днем, слава богу, жили. Не то что нонешние.

— Где же вы дрова про запас держите? — спросил Нифонтов, сдерживая нахлынувшее вдруг волнение.

— Знамо где… Во дворе помещение имеется. Каменный сарай. Вторая дверь наша.

— А ключи где?

— У меня. Только без хозяйского слова я ключей не дам.

Услышав про ключи от дровяного сарая, Щепкин снова покрылся минутной бледностью.

— Дайте им ключи, Варвара Игнатьевна, — сипло сказал он. — Пожалуйста, ищите, я ничего or вас не скрываю.

Нифонтов неприметно, но внимательно оглядел грубые, растоптанные башмаки домработницы.

Да, Николай Николаевич Щепкин жил не одним днем. Просторное отделение каменного, с массивной дверью сарая было под потолок набито дровами, сложенными аккуратными поленницами.

Нифонтов зажег фонарик и, низко согнувшись, стал сантиметр за сантиметром осматривать пол. Белесое пятно электрического фонарика долго шарило по древесной трухе, пока не нашло то, что хотелось увидеть Павлу Ивановичу, — легкие следы обуви, явно непохожие на отпечатки кухаркиных башмаков. Нифонтов осветил фонарем правый угол, забитый дровами, и сказал:

— Отсюда надо начинать!

Через пятнадцать минут в руках чекистов оказался клеенчатый сверток, в котором находились тщательно смазанный браунинг с пятью обоймами и две гранаты-«лимонки».

— Это провокация! — визгливо закричал Щепкин. — Сверток не мой! Оружие мне подсунули. Я категорически протестую.

— Не надо кричать раньше времени, господин Щепкин, — спокойно отпарировал Нифонтов. — У нас улик хватит… Провокации устраивать нет никакой нужды.

Потом нашлась плоская жестяная коробочка. В ней были фотопленки, флакон с белесой жидкостью для тайнописи, рецепт проявителя и длинные полоски бумаги, исписанные столбиками цифр.

Нифонтов доложил о найденном Феликсу Эдмундовичу.

— Это как раз то, что нам требовалось… Обыск продолжать. В квартире оставить засаду…

— Вот так, Вячеслав Рудольфович, обстояло дело, если с подробностями, — сказал Нифонтов.

Не все подробности знал комиссар по особым поручениям Нифонтов.

Когда арестованного Щепкина выводили из подъезда, чекисты не приметили, как в подвальном окне противоположного дома чуть колыхнулась занавеска и внимательные глаза проводили уходящих до поворота.

Приземистый, до глаз заросший бородой сторож в картузе с высокой тульей торопился. Оказавшись в путанице низких, лепившихся друг к другу домов на Кадашевской набережной, он оглянулся по сторонам и юркнул в узкую калитку.

— Ну? — спросил Дуров, открыв дверь на условный стук. — Что стряслось?

— Дядю Кокку взяли…

— Как взяли? — бледнея, словно в лицо ему сыпанули горсть муки, переспросил Ауров. — Как так взяли?

— Обыкновенно, как берут, — сиплым, посекшимся голосом подтвердил Крохин. — Обшаровка была часа три, а потом увезли… Сам Дзержинский приезжал.

— Не обознался, случаем?

— Разве в таком обознаешься… Глаз верный имеем. Еще их благородие господин Уфимцев хвалил. «Не глаз, — говорит, — у тебя, а ватерпас…» Что теперь делать, Епимах Андреевич? Враз головы можно потерять. В Чека рассусоливать не будут. Приставят к стенке — и ваши не пляшут… Заваливается, похоже, дельце.