Шрифт:
Михель послан привезти нового сторожа для раскопа из деревни в двух милях отсюда, вместе с его шатром.
Серкис сообщает, что комната в башне в лучшем состоянии, чем все остальные. Мы поднимаемся по ступенькам, проходим по небольшой плоской крыше и входим в две комнаты. Мы решаем, что в дальней комнате поставим две походные кровати, а первая сойдет для еды и т. д. На окнах есть деревянные доски на петлях, которые можно закрывать, а Серкис вставит стекла.
Возвращается Михель и сообщает, что у сторожа, за которым его посылали, три жены, восемь детей, множество мешков муки и риса и довольно много скота. Все это невозможно привезти на грузовике. Как ему быть?
Он отбывает снова с тремя сирийскими фунтами и инструкцией привезти всех, кого он может, а избыток пусть оплатит свой переезд на ослах.
Внезапно появляется Сиркассян, правящий водовозной телегой. Он поет и размахивает большим кнутом. Телега выкрашена ярко-голубой и желтой краской, бочки для воды синие, на Сиркассяне высокие сапоги и яркие одежды. Все вместе еще больше напоминает русский балет. Сиркассян слезает, щелкает кнутом и продолжает петь, покачиваясь. Он явно очень пьян!
Еще один из лебедей Михеля!
Сиркассян уволен, на его место назначен некто Абдулл Хассан, серьезный меланхолический человек, который говорит, что понимает в лошадях.
Мы отправляемся домой, и в двух милях от Чагара у нас кончается бензин. Макс в ярости обращается к Михелю и ругает его.
Михель воздевает руки к небу и испускает вопль оскорбленной невинности.
Он действовал исключительно в наших интересах. Он хотел использовать бензин до последней капли.
«Дурень! Разве я тебе не велел наливать бензин в запасную банку и брать ее с собой?»
«Запасная банка не поместилась бы, а кроме того, ее могли украсть».
«А почему же ты не наполнил бензином бак?»
«Я хотел посмотреть, сколько машина может пройти на том, что у нас было».
«Идиот!»
Михель говорит примирительно «Sawi proba», чем доводит Макса до воя ярости. Мы все чувствуем искушение применить Forca к Михелю, а он продолжает изображать добродетель – невинный человек, несправедливо обвиняемый!
Макс сдерживается, но говорит, что теперь понимает, почему бывает армянская резня!
Мы наконец добираемся домой, где нас приветствует Ферхид, заявляя, что он бы хотел «уйти в отставку», так как он и Али не перестают ссориться!
Глава 8ЧАГАР И БРАК
Есть цена, которую приходится платить за высокое положение. Из наших двух домашних слуг Субри, неоспоримо, лучший. Он сообразителен, быстр, восприимчив и всегда весел. Его общий свирепый вид и огромный нож, старательно заточенный, который на ночь он кладет под подушку, – это просто мелочи! Так же как и тот факт, что каждый раз, что он просит отпустить его, оказывается, что ему надо навестить кого-то из родственников, заточенных в тюрьму в Дамаске или еще где-то за убийство. Эти убийства, серьезно объясняет Субри, все были необходимы. Речь шла о чести или о престиже семьи. И это подтверждается тем, говорит он, что никто из них не был осужден на долгий срок.
Субри, таким образом, намного более желанный слуга; но Мансур, по праву более долгой службы, главный слуга. Мансур, хотя и оправдывает утверждение Макса, что он слишком глуп, чтобы быть нечестным, тем не менее, говоря прямо, он – как боль в шее!
И Мансур, так как он старший слуга, обслуживает нас с Максом, в то время как Полковник и Бампс, будучи, предположительно, ниже рангом, пользуются услугами умного, веселого Субри.
Иногда, рано утром, меня охватывает чувство ненависти к Мансуру! Он входит в комнату, постучав раз шесть, так как сомневается, были ли многократные возгласы «Входи!» действительно обращены к нему. Войдя, он останавливается и, тяжело дыша, неуверенно балансирует двумя чашками крепкого чая.
Медленно, шаркая ногами и громко хрипло дыша, он пересекает комнату и ставит одну из чашек на стул у моей кровати, пролив при этом большую часть чая на блюдечко. Ему сопутствует сильный аромат в лучшем случае лука, в худшем – чеснока. Ни тот ни другой не доставляют удовольствия в пять утра.
Пролитый чай приводит Мансура в отчаяние. Он тупо смотрит на чашку и блюдце, качая головой и в сомнении трогая их двумя пальцами.
Яростным, полусонным голосом я говорю: «Оставь так!»
Мансур вздрагивает, тяжело дышит и, шаркая, направляется через комнату к Максу, где все повторяется снова.
Затем он устремляет свое внимание на умывальник. Он берет эмалированный таз, осторожно несет к двери и выливает снаружи. Он возвращается с ним, наливает приблизительно на дюйм воды и начинает старательно возить по нему одним пальцем. Этот процесс занимает порядка десяти минут. Затем он вздыхает, выходит и возвращается с горячей водой в жестянке от керосина, ставит ее и медленно уходит, шаркая ногами, при этом он закрывает дверь так, что она тотчас открывается снова!
Затем я выпиваю холодный чай, встаю, сама мою таз, выплескиваю воду, хорошенько закрываю дверь и начинаю день.