Прекрасный сон после трудного дня, несмотря на то что среди ночи Джуниор — один из самых крупных наших псов, брат Пэнды, похожий на него как две капли воды, — отвязался и, подойдя к палатке, стал шумно тереться о нее боком, чем привел наше надежное жилище в чрезвычайное возбуждение. Мы оба, не вылезая из мешков, на двух языках (для надежности) предложили Джуниору убраться, что он и сделал, правда, по некотором размышлении. Утром на темном небосводе я обнаружил четыре слабо мерцающие звездочки, что вселило в меня определенный оптимизм относительно завтрашней погоды и особенно столь необходимой нам видимости. Известие о том, что сегодня, возможно, будет подходящий для съемок день, обрадовало Лорана и огорчило Джефа (все мы, а особенно Джеф, не слишком любили остановки, связанные с киносъемками, поскольку, как правило, во время них мы здорово замерзали, а на последних съемках Джеф даже приморозил пальцы на ногах, так что причины для особенной нелюбви у него имелись). Однако, как настоящего навигатора, его, конечно, не могла не порадовать перспектива движения по леднику в условиях нормальной видимости, поэтому я высунул голову из палатки Джефа с зажатой в зубах галетой, густо намазанной шоколадным маслом, — наградой за хорошие вести. Сегодня утром приготовил спецовсянку, добавив к основному ингредиенту две ложки какао, изюма, шоколадного масла вместо сахара, который у нас уже кончился, сухого молока, и, поддерживаемый одобрительными взглядами Уилла, наполнил этой смесью свою персональную миску, которая могла бы достойно представлять нашу страну на любой всемирной выставке в разделе «Эмальгигантпосуда», поскольку наглядно свидетельствовала о том, что и миски у нас самые большие в мире! Моя миска, выданная мне перед самой экспедицией моей женой Наташей, действительно по крайней мере в три раза превосходила размерами миски остальных участников экспедиции и поэтому приводила всех в благоговейный трепет. У миски этой было одно несомненное преимущество: любое количество пищи в ней казалось ничтожно малым и всегда вызывало у раздатчика непреодолимое желание добавить еще. Забегая вперед, скажу, что к концу экспедиции все, за исключением Джефа, обзавелись подобными мисками. Сегодня впервые отметили, что заканчиваем завтрак уже без свечей — в 7 утра уже было достаточно светло. Верный признак приближающейся весны! Буквально минут через сорок — пятьдесят после выхода мы наткнулись на гигантскую трещину, пересекавшую наш маршрут. Размеры ее были таковы, что туда вполне могла бы уместиться вся экспедиция «Трансантарктика». Этот огромный ледниковый разлом выходил на поверхность слева от нас метрах в двадцати и справа метрах в пятидесяти. Мы же находились посередине на закрывшем его снежном мосту. Решили обойти трещину правее правого разлома. Лоран устроился с камерой на самом краешке с противоположной стороны, Дамиан страховал его, а Бернар занял место поближе, там, где должны были пройти упряжки, то есть с нашей стороны. Выбор места для съемки и все приготовления заняли минут сорок, и, когда наконец все было готово к старту, выяснилось, что Джеф идти не может, так как чуть раньше, когда мы все томились в ожидании Лорана, он начал очистку полозьев нарт от примерзших к ним собачьих экскрементов. (Собаки по заведенному у всех ездовых собак обычаю оправляются на ходу и, как правило, в течение первого часа после старта. Не всегда удается обвести нарты вокруг этих собачьих мин, а, попадая под полозья и примерзая к ним, они тормозят движение, создавая собакам дополнительную нагрузку.) Джеф впервые ввел в нашу практику этот достаточно трудоемкий, связанный с разгрузкой, опрокидыванием и загрузкой нарт процесс, оказавшийся, однако, весьма необходимым. Надо отдать Джефу должное: он прекрасно видел, что задерживает всех, но все-таки завершил начатое дело, потратив на него ни мало ни много 40 минут! Я бы, наверное, так не смог. Правда, во всем поведении Джефа в то утро как бы чувствовался некий молчаливый протест против диктата нашего режиссера — мол, мы вас ждали, теперь и вы подождите! А может быть, это было и не так, а просто мне так показалось, когда я, пытаясь согреться, наблюдал за тем, как Джеф как будто нарочно медленно и как-то особенно тщательно увязывает нарты. Однако все же тронулись, естественно, не без приключений. Застоявшиеся Тим и Томми, возглавлявшие мою упряжку, и не подумали следовать за упряжкой Уилла, а рванули прямиком на киногруппу, нимало не заботясь, что между ними и столь любимыми ими киношниками огромная трещина. Я попытался увлечь их за собой, побежал на лыжах вперед, чтобы обойти упряжку со стороны трещины, но подошел слишком близко к ним, запутался в постромках и упал. Крепление расстегнулось, лыжа уехала вперед, но собаки остановились. Надел лыжи и вывел собак на след упряжки Уилла. Новый старт, но на этот раз все нормально. Лоран остался очень доволен и объявил, что получился мощный кадр. Мы охотно поверили ему на слово — лишь бы не было дублей! Обед состоялся у подножия большого и, кажется, слава Богу, последнего на этом леднике подъема. Вдохновленный предыдущей удачей Лоран был неудержим и отснял еще одну сценку «Пикник на обочине». Погода мягкая, минус 20 градусов, штиль. Сразу же после начала подъема мы поняли, что явно недооценили его и, в первую очередь, из-за чрезвычайно мягкого и глубокого снега. Слышно было шумное дыхание собак, которые поминутно хватали снег широко открытой пастью, благо им для этого практически не надо было наклонять голову — так глубоко проваливались в снег их широкие лапы. Лоран, едва не волоча камеру по снегу, шел рядом с моей упряжкой, снимая собак крупным планом на подъеме. Камера их отвлекала, особенно неравнодушен к своей работе в кинематографе оказался Одэн: он поминутно совал нос в камеру и постепенно забывал о своей основной пока еще обязанности — тянуть нарты. Выход Одэна из состава упряжки незамедлительно сказался на скорости нашего продвижения — мы замедлили ход и в результате остановились. К счастью, Лоран закончил съемку и встал вместо меня к моей упряжке, я же переместился вперед к Уиллу. Нашим собакам было тяжело впереди. Уилл тоже устал и начал излишне, на мой взгляд, нервничать и злиться, когда собаки останавливались. Порой он срывался и начинал колотить их лыжной палкой. Я видел, что собаки старались изо всех сил и просто устали, поэтому после очередного нервического выпада Уилла довольно резко предложил ему прекратить их наказывать. Между нами тотчас же возникла тонкая, но достаточно глухая стена. В течение двух последующих часов мы молча, без криков, помогали собакам, подталкивая нарты. Наконец подъем начал выполаживаться. Я оглянулся назад на склон и увидел, с каким трудом шла упряжка Лорана. Оставив Уилла наедине с нашей упряжкой, так как мы уже закончили основной подъем, скатился на лыжах вниз к Лорану. Мы с Дамианом, упершись в стойки нарт, толкали их, а Лоран шел впереди Тима и Томми. Так, втроем, мы довели упряжку к вершине. Нас просто потряс Тим своей неистовостью в работе: он буквально лез из постромок, морда его от частого опускания в снег побелела и напоминала маску, глаза и нос угадывались по небольшим черным впадинам. Вызывало беспокойство и то, что моча его, обычно лимонно-желтая, приобрела темно-красный цвет — неужели кровь?! Но мы благополучно достигли вершины, а за нами и все остальные. В тот же вечер я заметил, что у Сэма моча такого же цвета. Решили подождать до завтра и разбили лагерь, пройдя шесть очень трудных миль. Мы находимся на вершине ледника Вейерхаузер на высоте около 2200 метров над уровнем моря, километрах в семи к северу от предполагаемого четвертого склада с продовольствием. Температура минус 25 градусов, легкий ветерок, координаты лагеря: 69,1° ю. ш., 65,4° з. д.

Утром на небе я насчитал на одну звезду больше, чем накануне, то есть целых пять. Высота есть высота: температура минус 28 градусов, ветерок от северо-востока, почти попутный. День сулил быть удачным, и мы надеялись найти сегодня склад с продовольствием. Еще одним добрым предзнаменованием стала радуга, перекинувшая свой разноцветный арочный мост через ледник, едва только солнце показалось над гребнями гор. Предчувствуя скорый отъезд (самолет должен был забрать киногруппу в районе четвертого склада), Лоран использовал каждую возможность, чтобы снимать. Вот и сейчас не прошло и получаса с момента старта, как начались съемки. Но собаки — наверное, одни из самых строптивых киноактеров — никак не желали следовать колонной в заданном Лораном направлении. Очевидно, по тайному сговору с Лораном идущий впереди Этьенн предпринял маневр типа «противолодочный зигзаг» с тем, чтобы упряжки могли пройти перед камерой в наиболее выигрышном ракурсе. При таком движении собаки моей сборной упряжки получили отличную возможность на каждом повороте видеть свой родной коллектив и слышать голоса родных погонщиков. Естественно, при этом движение моей упряжки окончательно расстроилось, и мне пришлось снова и снова трогаться с места и срывать до хрипоты голос, чтобы хоть как-то урезонить моих спутников и сохранить заданный темп движения. Во время съемок периодически налетал шквалистый ветер, четкая линия горизонта размазывалась, а затем эта размазанность приобретала более ясные очертания стелющейся вдоль поверхности ледника белесоватой пелены. Через мгновение следовал резкий порыв ветра, и видимость тут же ухудшалась до 100 метров и менее. В течение 5–10 минут ветер дул ровно и мощно, затем так же внезапно прекращался, горизонт прояснялся, шквал пролетал мимо, поднятая им снежная пыль постепенно оседала, превращаясь в многочисленные, змеящиеся между застругами ручейки поземки. Но к полудню, когда мы уже собирались остановиться на обед, один из таких «случайных» шквалов задержался дольше обычного, и нам пришлось разворачивать нарты, чтобы как-то укрыться от проникающего повсюду снега и пронизывающего ветра. Температура понизилась до минус 28 градусов.

Обеды в такую погоду оставили одно из самых холодных воспоминаний о путешествии через Гренландию. На протяжении практически всего пути ветер, не очень в общем-то докучавший нам на маршруте, особенно во второй половине путешествия, всегда усиливался во время обеденной остановки, превращая эти короткие минуты отдыха в мучительную пытку холодом. Нарты, конечно, немного защищали нас от ветра, но с их подветренной стороны создавалось разрежение, которое буквально засасывало клубы снежной пыли, моментально покрывающей одежду, лицо, залепляющей глаза и отгоняющей прочь даже мысль о том, чтобы вытащить руку из рукавицы и голыми пальцами выловить в полиэтиленовом мешочке присыпанный снегом крохотный, холодный, твердый камешек ореха или изюма. Здесь, в Антарктиде, этот ветер, названный нами «ленчвинд», до сих пор еще не слишком настойчиво искал встречи с нами, но вот сегодня он явился, и не один, а, естественно, со всеми сопутствующими неприятностями. Подкрепившись наскоро, без десерта, ибо по сегодняшней погоде вместо традиционной фразы: «На десерт подали мороженое», более уместной была бы фраза: «На десерт мы стали морожеными», мы продолжили путешествие. До предполагаемого места со складом продовольствия оставалось около четырех миль, однако видимость еще более ухудшилась, сильный ветер от востоко-юго-востока, то есть в левую щеку, низкая температура и сильная поземка определенно снижали наши шансы на успех в поисках склада. Несколько раз мы останавливались и совещались по поводу направления дальнейшего движения и нашего настоящего местонахождения, но, увы, все окрестные вершины, хранившие ответ на эти вопросы, были надежно укрыты непогодой. Приняли решение пройти 4,5 мили по направлению, определенному накануне по карте на основе данных о координатах склада и координатах нашего последнего лагеря. Придя в вычисленную точку, мы, естественно, обнаружили полное отсутствии даже следов склада. Решили разбить лагерь и подождать улучшения погоды (ха! ха!). День 1 сентября был объявлен первым официальным днем отдыха экспедиции «Трансантарктика». Это значило, что завтра вне зависимости от погоды (даже если бы она и выдалась хорошей — эта возможность как раз и учитывалась словом «официальный», так как до этого мы имели несколько неофициальных дней вынужденного отдыха из-за непогоды) мы отдыхаем, то есть подъем будет не в 5.45, а по желанию и далее все соответственно тоже по желанию. Засыпать с такими мыслями было на редкость приятно, особенно под убаюкивающее невнятное бормотание спотыкающегося об оттяжки палатки и усиливавшегося к ночи ветра. Лагерь в координатах: 69,2° ю. ш., 65,1° з. д.

Вот так всегда! Как отдых, так дрянная погода! Но это, конечно же, как вы понимаете, вопль души не профессионального путешественника, а простого, нормального человека. Любой профессионал, высунув голову из палатки в такую непогоду, удовлетворенно хмыкнет, что будет означать: «Так и быть, отдохнем, все равно идти невозможно!» — и заберется в спальный мешок, а обыкновенный человек в этом случае непременно скажет или хотя бы подумает: «Черт бы побрал этот ветер! Единственный день за целый месяц и тот по-человечески не отдохнуть!» — и, забравшись в палатку, будет вертеться в спальном мешке, пытаясь отыскать какое-либо приятное занятие, которое непременно должно выделить этот день отдыха из череды всех предшествующих так называемых рабочих дней. Первое шевеление в лежащем рядом со мной спальном мешке я почувствовал примерно в 9 часов. Вскоре вслед за морозным дымком над мешком показалась всклокоченная голова Уилла. За стенами палатки по-прежнему свистел ветер. Я вылез наружу, причем весь мой наряд состоял лишь из влагонепроницаемых часов фирмы «Йема». Минус 27, ветер 10–12 с юга, видимость не более 200 метров. Вот и все, что я успел отметить снаружи до того момента, пока вдруг не вспомнил, что оставил в палатке работающий примус. Это заставило меня немедленно ретироваться. Вода для кофе была почти готова. Испив кофе, я продолжал вести себя абсолютно непрофессионально. Мне, видите ли, приснилось, что если я как следует теплоизолирую свой теплолюбивый озонометр, то он, несомненно, еще послужит мне и отечественной науке. Мысль была простая: укутать прибор одним из запасных собачьих жилетов и разместить его в ящике таким образом, чтобы можно было снимать показания, не вытаскивая весь прибор наружу. Реализация этой идеи, к которой я и приступил сразу же по окончании завтрака, выйдя на поиски жилета, затормозилась по причине отсутствия запасных комплектов на наших нартах. Последний жилет вчера был варварски располосован Тимом, свободолюбивая натура которого не могла, конечно, смириться с этим стесняющим движения одеянием вызывающего ярко-оранжевого цвета. Произведенный через стенки палаток опрос профессионалов — Джефа и Кейзо — тоже не дал положительных результатов. Тем не менее я втащил весь ящик вместе с прибором в палатку для прогрева и просушки. Надо отметить, что я предварительно согласовал свои планы с Уиллом, и поэтому сейчас он весьма хладнокровно наблюдал из мешка за моими действиями, в результате которых в нашей палатке отнюдь не стало свободнее. Мне пришлось «сломать» пополам свой спальный мешок, с тем чтобы освободить часть пола для возни с довольно громоздким ящиком, после этого я извлек прибор из кожуха и подвесил его под потолком. Все это время, пока я возился с прибором, Уилл, лежа в мешке, прослушивал свои старые магнитофонные записи. В одну из пауз он объявил мне, что хотел бы сегодня с моей помощью постричься и помыть голову. «Нет ничего проще! — воскликнул я. — Какую прическу желаете-с?» Уилл, поколебавшись, попросил меня сделать свою любимую экспедиционную стрижку со звучным названием «Челлендж». Это название чрезвычайно редко встречалось в моей практике, но Уилл пришел мне на помощь, объяснив так: «Это то, что обычно получается из моих волос, когда их стригут маникюрными ножницами, входящими в комплект моего большого швейцарского перочинного ножа». (Как вы, конечно, помните, этот нож уже использовался нами, когда мы пилили разбившиеся на спуске нарты.) Ровно в 15.30, когда наш большой пятилитровый чайник с кипящей водой был отставлен в сторону и обе горелки примуса наполнили палатку теплом и гудением, перебивая шум ветра, мы с Уиллом в два голоса позвали Лорана и Бернара из их палатки, находящейся метрах в восьми от нашей — момент пострижения Уилла должен был быть обязательно запечатлен на пленку. По желанию клиента и постриг, и помыв должны были осуществляться на улице, чтобы не сорить (!) и не напускать лишней влаги в палатку. Возможно, что на принятие Биллом такого благородного решения оказало влияние то обстоятельство, что при выполнении этих процедур внутри палатки они бы так и остались «за кадром» истории экспедиции. Не знаю, но во всяком случае выбор был сделан! Напомню, что в парикмахерском салоне минус 28 градусов, ветер и снег. Уилл обнажился по пояс и подполз на коленях к закрытой пока двери палатки, за которой томились в ожидании Лоран с Бернаром. Я взял нож с ножницами. Пауза. Уилл сосредоточенно настраивался. Наверное, перед его мысленным взором сейчас вставала вся его беспечная экспедиционная жизнь с длинными волосами, отвыкшими не только от ножниц, но и от расчески, не говоря уже о шампуне, но, как вы помните, день отдыха непременно должен был отличаться от других. Примерившись головой к выходу и не поворачивая ее в мою сторону, Уилл выдавил из себя: «Рэди!», что означало: «Готов!» Я расстегнул молнию, и в палатку ворвались клубы морозного воздуха. Уилл высунул голову наружу и скомандовал: «Начинай!» Я, захватив в кулак длинные пряди его густой шевелюры, пытался подсечь их маленькими, путающимися в волосах и постоянно выскальзывающими из рук ножницами. Жесткие волосы Уилла не поддавались. Очень быстро скорость выстывания моего клиента начала заметно превосходить скорость стрижки. Уилл нетерпеливо поводил худыми лопатками, и я наметил, что волосы, буйно кустящиеся на его спине, понемногу начали вставать дыбом. Пришлось взять свои ножницы, которые немного больше Уилловых. Да, скорость решает все, тут уж не до качества — под угрозой сама жизнь отважного путешественника. Наконец процедура была закончена. Я втащил продрогшего Уилла в палатку и застегнул молнию. Лоран и не думал снимать эту сцену, заявив, что ему вполне достаточно близкой по содержанию сцены со стрижкой моей бороды, но своего поста не оставлял — ждал, когда я буду мыть несчастному голову. Выждали три минуты, чтобы согреться, и вот второй выход в открытый космос. У Уилла в правой руке баночка с шампунем, у меня — термос с горячей водой. Сразу же, как только Уилл высунул голову, я начал поливать его из термоса. При этом Уилл делал какие-то судорожные движения правой рукой, полагая, очевидно, что он намыливает голову. Вода, стекая по склоненной голове Уилла, моментально охлаждалась, кончики волос замерзали и становились негнущимися, снежная пыль перемешивалась с паром от выливаемой из термоса воды. Когда мы забрались обратно в палатку, на лице Уилла было выражение усталого блаженства, в основном от того, что мучительные процедуры закончены. Полумрак и отсутствие в нашей палатке большого зеркала не позволили Уиллу полюбоваться своей новой прической, но мне почему-то показалось, что наши отношения от этого только выиграли.

Отчаянный вызов, который Уилл бросил непогоде своим мытьем, имел весьма ощутимые положительные последствии — ветер стал стихать и к вечеру окончательно успокоился, однако видимость по-прежнему оставалась никудышной. Я, закончив просушку прибора, укутал его несколькими слоями одежды и установил на дне фанерного ящика, предварительно подстелив вниз слой поролона. В торцевой стенке ящика с помощью того же легендарного ножа я вырезал щель как раз по размеру его индикаторной шкалы и небольшое отверстие для кнопки запуска. Все это я заклеил двойным слоем полиэтилена, чтобы снег не попадал внутрь. После этого я запустил отогретый прибор в палатке, но он почему-то не заработал! Разочарование было сильным, и я уже решил, что отправлю его с самолетом на Кинг-Джордж, чтобы не тащить лишнюю тяжесть. С этой мыслью я вынес громоздкий ящик на нарты и, уже уходя, включил озонометр, просто на всякий случай. Боже! Он работал! На радостях я обежал все палатки и известил своих товарищей о новой победе советской науки, думая про себя, что окончательный приговор я вынесу ему завтра после еще одной контрольной проверки. Когда я возвращался домой, то увидел, как сильно занесло все палатки и нарты за прошедшие сутки плохой погоды. Решили с Уиллом назавтра встать пораньше, чтобы начать раскопки. «Твин оттер» вместе с Генри уже перелетел в Розеру — станцию Британской антарктической службы, находящуюся в часе лета от нас. Генри, как и мы все, ждал погоды!

Накануне вечером ветер стих, ночь была спокойной, и это пробудило надежды на прилет самолета сегодня. Температура минус 28 градусов, горизонт был чист. Однако в 7.30, когда была назначена радиосвязь с Генри, видимость опять ухудшилась, подул южный ветер с поземкой, и нам пришлось отложить связь на час в надежде на улучшение погоды. За это время я немного откопал палатку, целиком освободил от снега нарты, почистил полозья, еще раз убедился в неработоспособности озонометра и пошел в гости к Джефу и Дахо. Войти в их пирамидальную палатку было не так-то просто. Представьте себе нейлоновый рукав длиной сантиметров шестьдесят и такого же диаметра с веревочными завязками с наружной и внутренней стороны, находящийся на высоте примерно полуметра от поверхности. Чтобы проникнуть внутрь, необходимо было встать на колени на специально установленный перед входом фанерный ящик, отряхнуть от снега маклаки — в палатке Джефа идеальная чистота — и влезать головой вперед, пока, преодолев еще один барьер — отверстие во внутреннем чехле палатки, — буквально не уткнешься носом в висящую как раз на этом уровне керосиновую лампу. Тут необходимо замедлить продвижение и в зависимости от имеющихся внутри вакансий, изогнувшись под углом 90 градусов, вползти направо к Дахо или налево к Джефу. Внутреннее убранство их палатки буквально поражало чистотой и порядком. Особенно это бросалось в глаза после живописного творческого беспорядка в нашей с Уиллом палатке. Такое впечатление, что Джеф и Дахо готовили пищу из гораздо более чистых продуктов — и примус, и чайник, и все кастрюли, и миски так и сияли чистотой, а оба они, в еще достаточно свежих ярко-оранжевых костюмах, прекрасно вписывались в эту обстановку благоденствия и процветания. Когда я, наконец, завершил свое вползание, некоторым образом нарушив царящую в палатке тишину, и устроился на небольшом складном стуле, любезно предложенном мне Джефом, то тотчас же получил чашку отменного китайского чая. Вскоре в палатку вполз Кейзо. Разговоры крутились вокруг того, где искать склад. По спутниковым данным, координаты нашего лагеря в точности совпадали с координатами склада, и поэтому не исключалась возможность, что, когда «дым рассеется», мы увидим заветный ящик. Однако Джеф почему-то был уверен, что мы прошли его и оставили склад к северо-востоку. Затем разговор переключился на тех, кто ждет нас дома: на наших жен, подруг, детей, родственников, друзей, знакомых и просто тех, кому интересна эта необычная экспедиция. Я рассказал, что из телеграмм полученных от Наташи, следует, что, по сообщениям всесоюзного радио, температура воздуха в районе нахождения экспедиции редко превышает отметку минус 43°, что в общем-то соответствовало бы действительности, если принимать за истинную температуру сумму показаний двух из трех имеющихся у меня термометров. Дахо чрезвычайно развеселился, узнав про это обстоятельство, и долго смеялся, вытирая слезы. Смех у нашего почтенного профессора был очень веселым, что называется заразительным. Невозможно было удержаться от улыбки, слушая переливы его по-детски веселого хохота. Вот и сейчас, как только он пришел в себя, я, продолжая начатую тему, сказал, что готов поспорить с ним, что на основании коротенькой информации о моем падении в трещину и поломке термометра по всем правилам высокого искусства будет написана статья в какой-нибудь китайской газете о том, что советский гляциолог Виктор Боярский, чудом оставшийся в живых после падения в глубокую трещину, все-таки не уберег находившиеся при нем постоянно три термометра, разбив их при падении, и оставил тем самым экспедицию без средств для измерения температуры. (Впоследствии я оказался прав: именно такого рода сообщение мы вычитали в одной из заметок, присланных Дахо его женой Чинке.) Однако тогда это предсказание вызвало только новый приступ смеха у профессора. Мы сошлись на том, что такого рода перлы могут возникать при многочисленных перепечатках с дополнениями «от себя» первичной (получаемой от нас), всегда несколько «завышенной» информации. Не далее как вчера во время прямой радиосвязи Уилла с корреспондентом радио в Миннеаполисе, на вопрос корреспондента о погоде Уилл трагическим голосом сообщил: «Вэри колд, стронг уинд», — что в действительности соответствовало легкому ветерку при температуре около минус 25.

Пока мы веселились таким образом, Жан-Луи вылез из палатки с биноклем и стал внимательно изучать весь видимый горизонт. Через некоторое время он сообщил, что, кажется, что-то увидел к юго-востоку от нас. Тотчас же была снаряжена разведгруппа, в состав которой вошли Этьенн, Кейзо и я. Мы достаточно резво стартовали в указанном Этьенном направлении. Минут через десять Этьенн, вспомнив, что у него скоро связь с самолетом, повернул назад, мы же с Кейзо продолжили путь. Поземка, поднимаемая юго-восточным встречным ветром, очень сильно ограничивала видимость. Скоро исчез из виду лагерь, мы прошли еще 10 минут и в результате повернули обратно. В 14.30 после связи с самолетом нам стало ясно, что при такой погоде он сегодня уже не прилетит, трогаться же до того, как мы отыщем склад, нам было нельзя, так как провианта оставалось только на четыре дня, что было явно недостаточно для того, чтобы дойти до следующего склада, находящегося в ста милях к югу. Поэтому оставалось только ждать погоды и искать склад. Я попросил Уилла подогреть мне чайник воды для вечернего мытья головы, а сам с Этьенном отправился на поиски. На этот раз мы пошли строго на юг. Джеф поступил иначе: он запряг восемь собак, уложил на нарты палатку, примус, небольшой запас еды, корма для собак, горючего и вместе с Кейзо двинулся на северо-восток — направление, которое он отстаивал еще во время нашей утренней беседы. Двухчасовая поисковая экспедиция не дала никаких результатов. Правда, к ее окончанию погода улучшилась, показались участки голубого неба и даже стали видны невысокие пологие холмы с северо-востока, куда уехали Джеф и Кейзо. Тогда мы вернулись в лагерь, уже смеркалось. Я покормил собак. К счастью, ни у Тима, ни у Сэма больше не проявлять тех зловещих симптомов, которыми они нас здорово напугали после подъема на плато. Эта наша вынужденная стоянка дала им возможность полностью прийти в себя и отдохнуть.

Уилла в палатке не было — он ушел в гости к Лорану. Примус работал на слабом режиме, рядом стоял чайник, полный горячей воды. Я быстренько в рабочем порядке без демонстрации вымыл голову, поливая сам себе прямо из чайника. Вернулся Уилл, а вскоре мы услышали, что подъехали Джеф с Кейзо, причем тоже ни с чем. Однако улучшающаяся погода как-то повысила наше настроение, несмотря на эти две неудачи с поисками, поэтому мы с Уиллом, спев на два голоса «Катюшу» и поужинав, легли спать.