– Я всегда в это верил и продолжаю верить, – сказал Калгари. – Ни одному человеку не будет отказано в справедливости.

– Великая хартия вольностей, – сказал Хьюш.

– Да, мне ее процитировала мисс Тина Эрджайл.

Брови помощника инспектора удивленно изогнулись.

– В самом деле? Вы меня поражаете. Эта юная леди палец о палец не ударила, чтобы завертелись колеса правосудия.

– Что вы хотите этим сказать? – спросил Калгари.

– Не стану скрывать, она что-то утаивает. У меня на этот счет нет ни малейших сомнений.

– Зачем ей скрывать?

– Видите ли, это дело семейное, – пояснил Хьюш. – Семейная солидарность. Но для чего я вам понадобился?

– Мне нужна информация.

– По данному делу?

– Да. Вмешался в эту историю, теперь ничего не поделаешь…

– И вам сейчас не по себе?

– Рад, что вы меня понимаете. Да, я виноват. Виноват в том, что принес людям столько огорчений.

– Французы говорят: «Не разбив яиц, не приготовишь яичницы», – улыбаясь, произнес Хьюш.

– Мне нужно кое-что узнать, – продолжал Калгари.

– Например?

– Расскажите про Джако, что можете.

– Про Джако. Хм, не ожидал такого вопроса.

– У него была скверная репутация, знаю. Хотелось бы услышать подробности.

– Что ж, дело нехитрое. Дважды его отпускали на поруки. Второй раз – за растрату. Деньги за него вовремя внесли, и это его выручило.

– Значит, этот молодой человек подавал надежды стать закоренелым преступником? – спросил Калгари.

– Вот именно, сэр. До убийства, и вы нам это убедительно доказали, дело не дошло, но множество мелких делишек за ним числилось. Ничего особенно существенного. Для крупной аферы у него ни ума, ни выдержки не хватало. Все так, мелкая уголовщина. Воровал деньги в кассах, обманывал женщин.

– Это ему особенно удавалось, – заметил Калгари. – Надувать женщин он был великий мастер.

– И дело-то совсем безопасное, – сказал помощник инспектора. – Женщины легко попадались ему на удочку. Пожилые и средних лет женщины. Поразительно, какими доверчивыми они бывают. Он ловко их охмурял, прикидывался страстно влюбленным. Женщина всему поверит, если ей этого хочется.

– А потом?

– Рано или поздно наступало разочарование. – Хьюш пожал плечами. – Но знаете, они помалкивали. Не хотелось во всеуслышание признаваться, что их одурачили. Дело беспроигрышное.

– Вероятно, он их шантажировал? – спросил Калгари.

– Нет, насколько нам известно. С вашего разрешения, не стану возводить на него напраслину. Шантаж, пожалуй, слишком сильное выражение, все ограничивалось намеками, письмами. Дурацкими письмами – про мужей, которые могли бы узнать пикантные подробности. И женщины помалкивали в тряпочку.

– Понятно.

– Об этом вы хотели меня спросить?

– В этой семье есть один человек, с которым мне не удалось встретиться, – сказал Калгари. – Старшая дочь.

– А, миссис Дюрант.

– Я наведывался к ней, но дом был закрыт. Сказали, что она с мужем куда-то уехала.

– Они в «Солнечном гнездышке».

– До сих пор?

– Да. Супругу захотелось там остаться. Мистер Дюрант, насколько я понимаю, решил сам заняться расследованием.

– Он, кажется, инвалид?

– Да, полиомиелит, очень печально. Бедняга не знает, чем заполнить свободное время, и потому с большим воодушевлением занялся поисками убийцы. Он надеется что-то разузнать.

– И что же?

– Может, что у него и получится. – Хьюш пожал плечами. – Понимаете, его положение предпочтительнее нашего. Он знает эту семью, наделен интуицией и смекалкой.

– Думаете, что-нибудь выяснит?

– Возможно, но нам все равно не расскажет. Семейные секреты не разглашаются.

– А сами вы знаете, кто преступник?

– Не следовало бы вам меня об этом спрашивать, доктор Калгари.

– Хотите сказать, что не знаете?

– Какая польза от того, что знаешь, – помолчав, произнес Хьюш, – если не можешь доказать, а?

– И вы не надеетесь получить доказательства?

– О! Надежды мы не теряем, – сказал Хьюш. – Постараемся.

– Что будет, если у вас ничего не получится? – настойчиво продолжал Калгари. – Вы об этом подумали?

– Вот вы о чем беспокоитесь, сэр?

– Они должны узнать правду. Ее следует установить любой ценой.

– Полагаете, правда им неизвестна?

Калгари покачал головой.

– Неизвестна, – протянул он, – в этом-то и трагедия.

– О-о! – воскликнула Морин Клег. – Опять вы!