Он не шутит, внезапно поняла женщина. Он вовсе не шутит… Ей неожиданно стало жарко. Так жарко, словно в этой роскошной квартире сегодняшней теплой летней ночью не работали кондиционеры. Маша сделала шаг от окна и пробормотала, едва понимая, что говорит:

– Антон, это все слишком серьезно…

– Скажи мне только «да» или «нет», – настаивал мужчина. – И я клянусь тебе, что все будет хорошо.

Словно ища поддержки извне, Маша бросила взгляд на окно, за которым виднелся невыносимый дом напротив.

– Значит, ты согласна?

Женщина облизнула губы.

– Да, – наконец вымолвила она.

И, услышав ее ответ, Антон улыбнулся. Да, улыбнулся своей неповторимой, широкой, мальчишеской улыбкой. И сказал, весело блеснув глазами:

– Знаешь, сегодня – самый лучший вечер в моей жизни.

А потом раздался выстрел.

– Все остальное вы уже знаете. – Маша подняла глаза на капитана. Плечи ее поникли.

– Да, – кивнул Кошкин.

Он сидел, вертя в пальцах ручку. На Машу он не смотрел. Она улыбнулась потерянно и жалко развела руками:

– Вот и все. Теперь вы понимаете, отчего мне так сложно… так невыносимо тяжело говорить обо всем этом.

Кошкин метнул на нее быстрый взгляд и отвел глаза.

– Значит, он говорил вам, что собирается завязать со своим прошлым? Как по-вашему, Пономарев всерьез собирался так сделать?

Но Маша только покачала головой:

– Не знаю… Может быть, просто обещал, чтобы успокоить меня. Но он казался таким искренним…

Женщина всхлипнула, и Кошкин разозлился на себя самого. Все было ясно, кристально ясно. К чему еще ненужные слова?

– Так или иначе, теперь мы уже никогда точно не узнаем, – буркнул капитан.

– Да, – безучастно подтвердила собеседница, – вы правы.

Кошкин поднялся с места.

– Простите, что пришлось задержать вас так поздно… Если хотите, я могу распорядиться, чтобы вас подвезли до дома, – предложил Олег, завершая разговор.

– Спасибо, я на машине, – отозвалась молодая женщина. Вытерла слезы и тоже поднялась.

– Если нам понадобится что-то уточнить или задать дополнительные вопросы, мы с вами свяжемся, – добавил капитан.

– Конечно. – Маша кивнула. – Я понимаю.

И, хотя в этом не было особой надобности, капитан все же проводил ее до двери.

– До свидания, Мария Витальевна, – сказал он на прощание. – Мне очень жаль, что все так получилось.

– Мне тоже, – проговорила Маша. – До свидания, сержант.

– Капитан, – тихо сказал он ей вслед. Но Маша уже не слышала его.

Потом были еще несколько свидетелей, которые не добавили ни одной детали, существенной для расследования, и в шестом часу утра Кошкин наконец отбыл вместе со своими помощниками. Елена Свиридова, спрятавшись за занавеской, следила, как он выходит из дома. К нему бросилась толпа журналистов, которые обступили его со всех сторон. «Ну да, дорвались до сенсации», – зло подумала Елена. У нее болела голова, и к тому же прислуга попросила расчет в не слишком вежливых выражениях. По словам горничных, они не желали больше находиться в доме, где убивают людей.

– Ты дозвонилась до Андрея? – спросил муж.

– Я не смогла, – раздраженно ответила Елена. – Наверное, он отдыхает и отключил все телефоны.

– Черт возьми! – вспылил Алексей. – За что мы платим деньги этому бездельнику?

Его страх злил ее, мешал сосредоточиться. В то мгновение она не испытывала к мужу ничего, кроме неприязни.

– Успокойся, – бросила Елена. – Они ушли и больше не вернутся. Надо бы стекольщиков позвать.

Алексей поднял голову, спросил недовольно:

– Зачем?

– Заменить испорченное стекло, – пояснила жена. – Хотя… – Елена зябко поежилась. – Я ни за что не буду заходить в ту комнату. Все время буду видеть, как он лежал там…

Алексей тяжело вздохнул.

– Сколько денег потрачено, и все зря, – пробормотал он словно про себя.

– Что? – нервно вскрикнула Елена.

Ее муж горько улыбнулся и потер лоб.

– Мы ничего не добились. Более того – наше положение даже ухудшилось. И зачем я тебя послушался? С самого начала было ясно, что из твоей затеи ничего не выйдет.

– Мы что-нибудь придумаем. – Елене хотелось думать, что ее голос звучит уверенно, но в него все же закралась безнадежность.

– Боюсь, уже слишком поздно, – устало проговорил Алексей.

«Кофе – лучший друг опера», – вспомнил чью-то поговорку Кошкин, допивая чашку. Глаза у него были красные и болели, затылок дьявольски ломило, но он не допускал даже мысли о том, чтобы отправиться отдыхать.

В дверь постучали, и через мгновение вошел Садовников, держа в руках бумаги.