Клариссу это отрезвило. Она выпрямилась, придала своему лицу суровое выражение.

— Был бы ты человеком… — она презрительно поморщилась. — А, всё равно тебя сожгут.

И на этом разговор закончился.

Иеронимус проснулся рано утром, и с удивлением обнаружил, что ему уже принесли завтрак и теплую воду. Инквизитор, которому давно не выпадала удача как следует умыться и позавтракать, с наслаждением сделал и то, и другое, не забыв вознести хвалу Единому.

Потом он открыл дверь и обнаружил Эльмо.

— Встань, — сказал инквизитор. Пленник, чья заросшая шерстью физиономия надежно скрывала любые эмоции, посмотрел на церковника снизу вверх и не двинулся с места. — Встань, — повторил инквизитор и привычно дернул невидимый поводок.

Эльмо вздрогнул от боли, но не шевельнулся.

— В чем дело? — бесстрастно спросил Иеронимус. — Ты пустил корни?

— Я не встану, — тихо ответил пленник. — Не могу. Ноги не держат.

Инквизитор молча пошел прочь.

— Иди! — выкрикнул Эльмо. — Правильно, правильно, иди — и я наконец-то сдохну, потому что и впрямь не могу подняться!

— Нет, так не пойдет, — пробормотал церковник и остановился. — Похоже, он и вправду выдохся… эй, слуга!

…наблюдая, как слуги помогают чудовищу подняться — надо сказать, они с большим рвением прислуживали бы настоящему медведю! — инквизитор задумчиво улыбался. Эльмо перенесли в комнату, усадили в кресло и принялись стаскивать сапоги.

Чародей застонал.

Лакеи, испугавшись звериного рыка, отпрыгнули в сторону.

— Продолжайте, — негромко приказал инквизитор. — Он не опасен.

Они медлили.

— Чего боитесь, олухи? — презрительно бросил церковник. — Кому говорю, он не кусается…

— Я сам, — пробормотал Эльмо и осторожно принялся за дело. Пару раз он обессилено откидывался на спинку кресла, но когда, наконец, ему удалось снять сапоги, даже слуги не сдержались и сочувственно закивали при виде того, во что превратились его ноги.

— Позовите лекаря, — хмуро произнес Иеронимус. — Ну, что стоите?

Они переглянулись, и один, посмелее, сказал:

— Но, отче… в замке всего один лекарь — ноблесса Эуфемия!

Инквизитор прищурился — и повторять второй раз ему не пришлось.

…— Я поражаюсь тебе, — Эльмо наблюдал за церковником краем глаза. — Зачем тащить меня в Вальтен, рискуя жизнью? Не понимаю. Ты для меня закрытая книга, Иеронимус. Каковы твои мотивы?

— Они тебя не касаются, — отозвался инквизитор. — Но должен сказать, что ты для меня — открытая книга. Ты столько раз за всю дорогу пытался разозлить меня… надеялся, что я приду в ярость, забуду о долге и убью тебя?

При этих словах Эльмо покраснел и невольно порадовался, что церковник этого не видит.

— Знаешь, в чем твоя ошибка?

— В чем же? — голос чародея прозвучал глухо. — Я хотел умереть. И хочу.

— Нет, вовсе нет, — инквизитор улыбнулся. — Ты предпочел бы умереть легко, но на самом деле больше всего на свете любишь жизнь. Вот это самое жизнелюбие тебя выдает, потому что я чувствую фальшь. Ты всем своим видом пытаешься демонстрировать веселое презрение ко мне, к инквизиции, к смерти… но в твоих глазах я вижу страх. А ещё, на самой глубине, я вижу страстное желание жить. Это значит, что ты и впрямь доживешь до костра… что не может меня не радовать.

Чародей молчал.

— Шансов нет, Птаха, — задумчиво произнес Иеронимус. — Тебе не видать легкой смерти, а жизни — тем более. Поверь, я не испытываю к тебе личной ненависти. Пора бы уже понять — и смириться или раскаяться. Единый, Изначальный примет тебя в объятия…

— Мне они не нужны, — промолвил Эльмо. — А шанс есть всегда… до последнего вздоха.

— Так дыши, — ухмыльнулся Иеронимус. — Пока есть возможность.

Дверь отворилась, и вошла ноблесса. Она не носила украшений и одета была скромно, в простое серое платье, но все-таки никто не принял бы её за служанку. Коротко поздоровавшись с инквизитором, она взглянула на ноги чародея, на которых кожа местами стерлась до живого мяса, и тотчас повелела слуге подать её лекарский сундучок.

Эльмо зажмурился, когда она начала смазывать его мозоли каким-то жгучим составом темно-зеленого цвета, но не издал ни звука.

— Это разрешенные травы, отче, — сказала Эуфемия, заметив, что инквизитор с интересом заглядывает в её сундучок. — Заячья кровь, маун, проскурняк… у меня нет ни куриной слепоты, ни дур-зелья, ни, тем более, сонной одури. Можете быть совершенно спокойны.

— Я спокоен, — бесстрастно отозвался Иеронимус. — Вы умелый лекарь.

— Слуги часто болеют, а ранятся ещё чаще, — Эуфемия пожала плечами. — Так уж вышло, что Единый не дал мне особой склонности к вышиванию или шитью, но врачевать мне нравится. Надеюсь, — она лукаво улыбнулась, — Церковь пока ещё не запретила женщинам заниматься этим?