— Он превратится в лягушку? — истеричный женский крик прервал речь мужчины в черном костюме. — Я… я этого не желаю… Вы…вы…провоцируете меня отказаться… от этой красоты уже сейчас?

Улыбнувшись лучезарно, мужчина продолжает, обращаясь к худой даме в пенсне и строгом костюме:

— Ну что вы дорогая, этого вас как минимум ни сегодня, ни тем более, завтра, не коснётся. Если вы, конечно, не станете целенаправленно вдыхать ядовитые газы продуктов распада наших богатейших на химические элементы помоек…Всё это долгая эволюция, повторяю! Но распад этот идёт, и он запущен в действие самим человеком. Сколько этих ядов накопится в земле, если бы вы знали? Полиэтиленовые пакеты как белые флаги уже сейчас приветственно машут нам с любого куста в поле. Загаженные лесопосадки по дорогам, тот — же бытовой мусор, нетленные продукты неутомимой жизнедеятельности человека — всё это не делает чести никому, тем более человеку разумному. И это накладывает на нас печать, как на равнодушных, ленивых, тупых и косноязычных. Вы забыли, что земля живая. Она терпит нас из милости. Но так не может продолжаться бесконечно. Химия, моя дорогая, химия уничтожит человека, а не я… Даже разлившаяся в море нефть принесёт горя больше, чем мой изощрённый ум. Чистота нужна, чистота во всём! А в соблюдении элементарных правил чистоты замешаны все мы с вами… Слабые и такие обычные люди, от которых зависит многое, если не всё, и в тоже время НИ-ЧЕ-ГО!

Итак, я сказал, что помыслы мои чисты, как этот лист ватмана. Смотрите схему. Вот человек нового типа. Именно я создам этот тип человека, не подверженного изменениям внешне. Пусть изменится его мозг, его мышление. Он станет сердобольнее, правдивее и справедливее. Он будет прислушиваться к советам Высшего Разума, а не чихать на все те предосторожности, от которых сам он и зависит. Я работаю в лабораториях горы Ос "дённо и нощно", и лишь для его же блага. Но мне нужно большее! А для того, что-бы развязать руки, мне нужны ваши подписи. Больше ничего! Остальное, моё дело, уважаемые коллеги! Итак, наступает последняя попытка Возрождения, и новый вид человека, что предстал перед вами, я возношу на ваш суд и на олимп славы человечества…

Итак, пусть будет славен последний путь потомка человека… И плодотворен!

Слава, слава…слава…

Как смешна эта высокопарная речь. Смешна и нелепа! Как и тот визгливый женский голос, что возмущался насчёт лягушачьей кожи. А сейчас женщина требует освободить человека, вывести его из сна и заставить показать налицо свои успехи… Какие успехи могут быть у трупа? Он труп! Он уже умер! Без сомнения умер. И человек в черном элегантном костюме это прекрасно знает и понимает. Но он блефует и оттого гнёт свою линию. Зачем? Ради Марины?

Но кажется, труп всего лишь спит, и всё слышит. А если бы получилась первая попытка Возрождения? Спасибо девице и Бармалею за их халатность. Значит ли это, что вторая попытка была чревата более серьёзными изменениями, когда в мозгу что-то происходит бесповоротное и мощное по силе. Как и сейчас он быстро работает, беспрестанно и бесперебойно прокручивая ситуацию. И это не в полную силу! Все эти странные щелчки и потрескивания утомляют. А ещё этот назойливый женский голос. Он спорит с мужчиной в черном костюме. До хрипоты, до изнеможения, до визга. А впрочем, не настолько этот голос и неприятен. В нем что-то изменилось. Интонация? Возможно. Он словно доносится издалека, и в тоже время кажется, что совсем рядом… Его тембр, его тихая монотонность сродни стихотворению о любви. Этой вечной темы любви!

…-я видела Вас сегодня, доктор Апрель! Мы едва не столкнулись с вами. Я отвлеклась на минутку, обратив внимание на расписание посещения больных детского отделения. Когда-то, здесь будет лежать на обследовании мой сын…

Вы его не видели, он убежал в гардероб всего лишь секундой раньше… Вы прошли мимо, даже не взглянув на меня, даже не узнав… Я обернулась Вам вслед. Вы шли, сосредоточенно глядя себе под ноги. Едва-ли Вы изучали паркет пола. Едва-ли Вам надо было прятать взгляд ваших дивных голубых глаз от больных, или случайных посетителей. Шёл третий час дня, и в отделении, куда Вы шли, был уже тихий час…Случайные посетители были только мы: я и мой сын. Но он убежал, и в огромном зале вестибюля нас стало трое: охранник за столом, я и вы, что медленно, но верно удалялись от меня.

О, если бы Вы знали, как рвалось моё сердце вслед за Вами, как оно трепетало давно забытой болью, как билось в унисон вашим шагам, гулко раздававшимся в пустом зале вестибюля… Но Вы ушли, так и не оглянувшись ни разу на ту, что жадно смотрела вам вслед.

Как странно, неужели я не была похожа на ту женщину, что должна была привлечь ваше внимание? Ведь я вновь была одета в темно-синее одеяние, которое так невероятно шло мне, и которое так чудесно оттеняло мои темные волосы, ниспадающие на плечи роскошными густыми локонами. Вы её не заметили, ту женщину! Или не захотели заметить! Лишь охранник, что смотрел на посетительницу, довольно щурил свои маленькие глазки, да улыбался тонкими злыми губами. От него веяло чем-то неприятным и даже, по всей видимости, страшным…

Подбежал мой сын, и, торопясь, я схватила его за руку. Мы ушли…

Нам пора было уходить! Моё время защиты истекало, и охранник уже плотоядно облизывал свои тонкие злые губы…

Я знаю! Минутой позже, ты просто случайно подошёл к окну той палаты, куда тебя вызвали осмотреть больного. Я просто случайно оглянулась, словно повинуясь какому-то странному призыву. Мы были уже почти у самой калитки ворот. Сын убежал вперёд, и я не посмела удерживать его. Он очень живой и подвижный мальчик… Он не похож ни на кого, как ни странно…

Прости, но я даже не посмела махнуть тебе рукой. Мы уезжали на такси. А ты всё стоял у окна, мой милый доктор, который едва ли смог вспомнить закутанную в темно-синие меха женщину, с которой едва не столкнулся в вестибюле, и которую едва ли мог узнать при встрече…

На улице не шёл снег. И следы женщины и её сына, а также следы автомобиля, на котором они уехали, никто не забрасывал снегом. Снежная буря не разыгралась в тот день. Было тихо и пустынно на улице, словно все вымерли после всех этих долгих новогодних праздников. Было очень тихо…словно это было затишье перед самой настоящей снежной бурей.