Наверное, Маг заигрался в большую ненависть к тебе, мой мальчик. Иначе он бы знал, что ненависть только разжигает огонь войны, а ненависть ведёт к печальным последствиям. От этой ненависти вы зависели друг от друга, она росла и множилась с годами, и поэтому связь между вами сохранялась, даже если кто-то из вас умирал. Эта ненависть не давала никому покоя, из поколения в поколение вы переносили её как личный флаг. Окровавленный, потрепанный временем, но такой родной вам. Неужели, никто из вас не хотел бросить вызов этой глупой ненависти, и выбросить противнику новый, белый флаг примирения? Хотя к чему я это говорю, примирение между вашими племенами состоялось уже в 1 тысячелетии до н. э. Народы перемешались, как того и требовала жизнь, а вы, два названных брата продолжали ненавидеть и воевать друг с другом. Вы умирали и возрождались, но никогда не было вам покоя. Как странно, мой ученик должен был превзойти Учителя, но я понимал, что зло нельзя отпускать далеко от себя, как нельзя пускать всё на самотёк в этой жизни… Я понимал, что если ты проиграешь, то ты умрёшь…

— Ты будешь рад этому, Ойхо? Конец жизни, тоже какой-то результат. Ты устал…

— Нет! Если что случится с тобой, я приму это как неизбежное, и буду оплакивать тебя в моих молитвах, потому-что Боги знают, как ты мне дорог…Но всему есть своя причина, раз за разом, из века в век, повторять свой путь…

Старик замолчал, склонив голову на свой корявый посох. Едва ли он плакал. Разве осталась хоть капля влаги в воспалённых слезящихся глазах этого лесного колдуна, шамана, или волшебника — ведуна? Нет, его слёзы давно иссякли, а руки, сухие и немощные совсем ослабли. О, этими руками он мог творить что угодно, и даже совсем нелицеприятные дела. Ему давно пора умирать, но он не может этого сделать! Что говорить, он колдун, шаман, ведун…

Но время совсем остановило свой бег. Случайно или преднамеренно? Видимо, что-бы выслушать исповедь колдуна, или шамана, чьи слова слушали все, и даже вожди…

— Я был молод, силён и красив. Я обладал волшебным бубном, что достался мне от предков, и все слушались меня. Я упивался властью над другими. Я решал, кому жить, а кому умирать. Я вершил судьбы, как хотелось мне. Думал, что вершил, а в итоге, стал скопищем ненависти к людям, и воплощением зла! Ты это собирался мне сказать, мой мальчик? Не так ли? — оскал высохшего старческого лица едва ли напоминает улыбку человека. Совсем, обратное! Это оскал мертвеца!

Глядя в огонь, что тлел в очаге, доктор мысленно пытался вспомнить те годы, когда он приходил в хижину к шаману. Но что-то ему мешало, и, вздохнув, доктор произнёс:

— Я пришёл не из-за себя! Я не боюсь смерти! Я приму решение жизни как оно есть! И если, как говоришь ты, мне суждено проиграть в этот раз жизнь, тогда что-же! Я готов! Но драться я буду так, как если бы знал, что это будет моя победа… пусть мало не покажется кому-то…

Шаман встрепенулся, поднял голову с посоха, и, пошамкав впалым ртом, произнёс:

— Ты был моей гордостью, и самым лучшим учеником. Лучший среди лучших! И я горжусь, что дал тебе эту стойкость духа…

И помолчав, шаман продолжил:

— Я догадываюсь, ради кого ты сейчас здесь! Меня много лет мучил вопрос, придёшь ли ты, или махнёшь рукой… Но ты пришёл, и я рад этому!

Доктор с удивлением смотрел на Ойхо, своего давнего учителя, которому обязан многим в своей жизни. Он всегда относился к Ойхо со страхом и уважением, почитая его за мудрость и умение быть очень хорошим шаманом. Но как отнестись к тому, что он сделал против Истэрика. Разве это не подлость?

— Ты открыл тайну рождения ребенка чужому человеку. Как ты мог принести в заклание невинное дитя? — его суровый взгляд жжет как огонь старого шамана.

Нет, Ойхо ещё не готов отвечать! Он просто… не готов! Странно, но в его мутных от старости глазах блестят слёзы! Что это? Может старый шаман, когда-то преуспевающий в колдовстве и магии, наконец расчувствовался, и раскаяние уже давно гложет его иссохшее сердце! А есть ли оно у него, и когда он переступил ту черту, за которой была Тьма?

А ведь всё это было во имя того проклятого золотого тельца, ради которого, и во имя которого он принёс в заклание милое существо, что смотрело на него со страхом и надеждой. О, небо, как больно вспоминать об этом!

Маленькая Истэрик! Твоя судьба загадочна, и твоё появление на свет овеяно удивительным чувством, ради которого стоило когда-то жить…

Её мать появилась с той стороны Великой горы, где каждое утро всходило солнце. Она была удивительно красива. Золотые, блестящие как шелк волосы, окутывали словно длинным покрывалом её стройную точеную фигурку, а её удивительно красивые удлинённые черные глаза смотрели на него, да и на всё вокруг, с тайным восхищением и любопытством. Ну как тут не поддаться очарованию этого милого существа! Достаточно было лишь одного взгляда её удивительных глаз, что-бы молодой шаман Ойхо смог увидеть в них свою погибель. Она победила!

Нет! Он не собирался так просто сдаться на милость победителю. Ему стоило больших усилий преодолеть себя и вырвать из своего сердца это страшное неистовое чувство, которому он не мог найти объяснения. Как и почему черноокая красавица завладела его сердцем и разумом? Он всего лишь нашёл её на горе, куда ходил за целебными травами, и где молился на восходе солнца своим таинственным богам. Видимо, это боги послали ему испытание, которое он не прошёл…

Какой страх он испытал, когда после молитвы, раннее небо вдруг осветила яркая вспышка света, в котором он увидел огромную золотую фигуру женщины с ребенком на руках. Это видение было мгновенным, а затем стало так темно, что страх и ужас вполз в его душу, но через минуту он уже забыл о нём. И вновь вспышка молнии прорезала черное небо надвое и ударила рядом с ним в землю, отчего задымилась трава, и запахло гарью. Следом удар грома был так силен, что его оглушило, и он упал на землю, задыхаясь от дыма и ужаса надвигающейся на него смерти. Чернота ночи и смрад от дымившейся травы душили его и, казалось, что он заживо погребён в каком-то странном огромном склепе. Он приготовился к худшему, он уже читал молитву, когда вдруг яркий луч света вновь надвое прорезал чёрное небо, а затем…затем он замер, и стал двигаться к молодому шаману, застывшему от овладевшего им ужаса, потому-что Ойхо вдруг вспомнил, что однажды этот луч являлся ему во сне, а он убегал от него, убегал, и не мог убежать…