В другой раз кто-либо затягивал громоподобным басом:

Отвагой пылает душа моряка,

Привык сокрушать он повсюду врага!

И, по мнению Билли, простонародный выговор ни на йоту не преуменьшал британского удальства, которое находило свое выражение в подобных песнях, и ровно ничего не прибавлял к их хвастливой и нелепо агрессивной вульгарности.

Выступление заканчивалось под общие оглушительные аплодисменты. Дальше, согласно ритуалу, председатель предлагал тост: «За вас и вашу песню, сэр!» — и пропускал стаканчик. Все следовали его примеру.

Потом мистер заместитель спрашивал в свою очередь: «А кроме этой премилой песенки, какой поговоркой можете вы порадовать нас, сэр?» И зардевшийся от смущения певец, если он был знаком с правилами, отвечал: «Подали в Ньюгейте жареную баранью ногу, да. некому ее съесть!», или: «Да не повстречается тому, кто взбирается на вершину благополучия, друг, катящийся под гору!», или: «Выпьем за ту, что разделяет наши печали и приумножает наши радости!», или: «Выпьем за ту, кто разделяет наши радости и удваивает наши расходы!» — и так далее.

Снова пили и аплодировали, повторяя: «Внимание, слушайте!» А затем мистер заместитель обращался к новоприбывшему: «Теперь ваш черед, сэр, попросить кого-либо из джентльменов спеть — для общего удовольствия!»

Так проходил вечер.

И едва ли на этих вечеринках бывал человек популярнее Маленького Билли; песня его была лучше, а тост сердечнее всех, и председательствовал он с таким благодушием и приятностью, что любо было смотреть! Даже Додор или Зузу не смогли бы превзойти его в этом.

Он чувствовал себя так же легко, свободно и непринужденно на этих скромных собраниях, как и на концертах в роскошных гостиных высшего света, где за великолепными роялями сидели аккомпаниаторы-профессионалы, а высокооплачиваемые певцы развлекали пением гостей, занятых в это время болтовней.

Присущее Маленькому Билли умение привлекать всеобщую симпатию все более расширяло круг его знакомых, как бы вознаграждая его за утраченную им способность любить кого-нибудь в отдельности. У него не было закадычных друзей, он решительно пресекал все попытки к сближению, все проявления чувства, на которые он, как и сам понимал, не смог бы ответить. Многие из пламенных почитателей его таланта, испытавшие на себе его обаяние, были вынуждены в конце концов признать, что, несмотря на высокую одаренность, Маленький Билли капризный и холодный человек, который легко сходится с людьми и так же легко расходится с ними.

Его привлекало любое общество, он с одинаковым удовольствием катался как на маленьком речном пароходике, так и на яхте миллионера; на крыше переполненного омнибуса или в коляске сиятельного знакомого; ему было приятно чувствовать тепло и локоть соседа, гримаса брезгливости никогда не появлялась на его лице. Вот почему, по-моему, такой настоящей, глубокой симпатией к человеку, такой искренней, сердечной любовью к ближнему проникнуто все его творчество.

Однако он предпочитал бывать среди лучших и образованнейших представителей своего класса, людей, которые по роду своей профессии занимаются умственным трудом, начиная от лорда верховного судьи Англии и ниже. В его глазах они были солью земли, и он старался общаться главным образом с ними.

В конце концов среда, к которой мы принадлежим, кажется нам всегда наиболее симпатичной и близкой, даже если это преступная среда. Нигде в другом обществе нас не принимают столь радушно и приветливо; наибольший успех мы имеем все-таки в своей среде, если у нас есть хоть какие-либо данные для этого; а память о нас живет там дольше, чем за ее пределами (если, конечно, мы оставляем по себе хоть какую-то память).

Поэтому часы отдыха и развлечений, короткие остановки на жизненном пути, полном трудов, забот и напряженных усилий, Билли проводил в кругу людей, близких ему по духу и занятиям. Их общество являлось для него как бы оазисом, прохладным и тенистым, где можно было отдохнуть душой и вкусно поесть, хоть это и не были раззолоченные палаты. Дружеские беседы больше отвечали его вкусам, чем великосветская болтовня на спортивные, узко политические или придворные темы, чем разговоры о новой красавице или о ближайшем матче сезона, об обращении герцога в католическую веру или о последнем скандале в аристократическом кругу.

В домах его друзей часто исполняли произведения великих композиторов, творивших во имя искусства, а не ради наживы, и слушатели понимали музыку, внимали ей в религиозном молчании и были глубоко благодарны за дарованную им радость.

Таких домов было немало в Лондоне — и, слава богу, они есть и теперь. Двери их были широко открыты для Маленького Билли. Он то купался в волнах сладчайших звуков или в потоке живой, интересной беседы, то погружался в океаны нежного женского поклонения, которое было ему иногда приятно, как теплая ванна. На краткий миг он забывал о бесчувственности своего сердца, о гнетущем хроническом недуге, который не поддавался ни объяснению, ни излечению врачей и с которым он постепенно свыкся, как свыкаются с глухотой, слепотой или с расстройством координации движений. Ведь это длилось почти пять лет! Но иногда, во сне, в часы благодетельного забвения, к нему возвращалась утраченная сердцем способность любить мать, сестру, друга. Так порой снится ночью слепцу, что он прозрел! От счастья Маленький Билли просыпался, возвращаясь к печальной действительности. Но мало-помалу он перестал обманываться даже во сне, ибо понял, что бесценный дар ему лишь снится! Изо всех сил он старался подольше не просыпаться в такие ночи — благословенные, памятные…

Но нигде Маленький Билли не чувствовал себя так хорошо, как в доме видных хирургов или врачей, которых очень интересовала его странная болезнь. Когда Маленькие Билли нашего мира болеют, великие хирурги и врачи (так же как великие музыканты и певцы) просто из сочувствия и любви к ним прилагают для облегчения их страданий гораздо больше усилий, чем делают это для коронованных властителей земли, которые платят им тысячи гиней за это и осыпают их почестями.

Из всех известных в Лондоне домов самым приятным был дом знаменитого скульптора Корнелиса, где Билли всегда был желанным гостем. В первый же день по прибытии его друзей Таффи и Лэрда в Лондон он повел их на музыкальный вечер к Корнелису.