Но ему не было суждено довести свою рацею до конца, потому что в залу муз поспешно вошел дворцовый привратник Эвфорион, отец молодого Поллукса, с письмом в руке, которое он подал архитектору.

— К безотлагательному прочтению, — сказал он при этом, кланяясь художнику с театральным достоинством. — Ликтор префекта вручил мне это послание, которому (если бы все шло согласно моим желаниям) суждено принести тебе счастье… Замолкните, паршивки, не то убью!

Эта угроза, по тону плохо гармонировавшая с обращением, рассчитанным на слух великих художников, относилась к трем четвероногим грациям его жены, которые, против его воли, последовали за ним и с лаем прыгали теперь вокруг стола, где стояли скудные остатки съеденного ужина.

Понтий любил этих собачонок и, раскрывая письмо префекта, сказал:

— Приглашаю этих трех малюток в гости на остатки нашего ужина. Дай им только то, что им пригодно, Эвфорион, а что покажется тебе более приличным для твоего собственного желудка, то кушай на здоровье.

Пока архитектор, сперва бегло, а потом более внимательно, читал принесенное послание, певец положил на тарелку несколько хороших кусочков для любимиц своей жены и наконец приблизил к своему орлиному носу блюдо с последним оставшимся паштетом.

— Для людей или для собак? — спросил он своего сына, указывая пальцем на паштет.

— Для богов, — отвечал Поллукс. — Отнеси его матушке. Она с удовольствием хоть раз вкусит амброзии [71] .

— Желаю весело провести вечер, — вскричал певец, поклонился осушавшим кубки художникам и вышел с паштетом и с своими тремя собачонками из залы. Пока он шагал по палате своими длинными ногами, Папий вновь поднял кубок и начал было:

— Итак, наш Девкалион, наш Сверхдевкалион!..

— Извини, — сказал Понтий, — если я перебью твою речь, начало которой обещало так много. Это письмо содержит в себе важные известия. На сегодня попойка окончена. Отложим же наш симпосий [72] и твою застольную речь.

— Это не застольная речь, ибо, если скромный человек…

Но тут Понтий вторично перебил его:

— Титиан пишет мне, что намерен приехать сегодня вечером на Лохиаду. Он может явиться каждую минуту, и притом не один, а с моим собратом по искусству — Клавдием Венатором из Рима. Он будет помогать мне своими советами.

— Я еще никогда не слыхал этого имени, — сказал Папий, имевший обыкновение интересоваться и личностью, и произведениями других художников.

— Это удивляет меня, — возразил Понтий, складывая двойную дощечку, содержащую в себе уведомление, что император приедет сегодня.

— Понимает он что-нибудь?

— Больше, чем все мы, — отвечал Понтий. — Это знаменитость.

— Превосходно! — воскликнул Поллукс. — Я охотно смотрю на великих людей. Когда они глядят тебе в глаза, то всегда кажется, будто кое-что из их богатства переливается в тебя; тогда невольно расправляешь мышцы и думаешь: а хорошо бы когда-нибудь дорасти хотя бы до подбородка такого человека.

— Только не предавайся болезненному честолюбию, — прервал Папий своего ученика тоном увещания. — Не тот достигает величия, кто становится на цыпочки, а тот, кто прилежно выполняет свой долг.

— Он-то свой долг выполняет добросовестно… да и все мы тоже, — возразил архитектор и положил руку на плечо Поллукса. — Завтра с восходом солнца пусть каждый будет на своем посту. Ради моего коллеги всем вам надлежит явиться вовремя.

Художники встали с выражением благодарности и сожаления.

— Продолжение этого вечера еще за тобой, — крикнул один из живописцев, а Папий, прощаясь с Понтием, сказал:

— Когда мы соберемся снова, я покажу тебе, что разумею под застольной речью. Она, вероятно, будет посвящена твоему римскому гостю.

— Мне любопытно знать: что скажет он о нашей Урании? Поллукс хорошо выполнил свою часть работы, а я недавно уделил для нее один часок, который принесет ей пользу. Чем проще наш материал, тем больше я буду радоваться, если эта статуя понравится императору: ведь он сам немножко ваятель.

— Что, если бы это услыхал Адриан? — вмешался один из живописцев. — Он желает прослыть гениальным, первым художником нашего времени. Говорят, что он велел лишить жизни великого архитектора Аполлодора [73] , который соорудил такие великолепные постройки для Траяна. А за что? За то, что этот превосходный человек поступил однажды с царственным пачкуном, как с плохим архитектором, и не захотел одобрить его план храма Венеры.

— Сплетни! — возразил Понтий на это обвинение. — Аполлодор умер в темнице; но его заключение туда имеет мало связи с его приговором относительно работ императора… Извините меня, господа, я должен еще раз посмотреть мои чертежи и сметы.