Руки и форма были перепачканы кровью, я чувствовал себя словно выжатый лимон.

Опасаясь, что хирург вышлет за мной погоню, я продолжал мчаться до самого холма, пока полностью не исчез из виду. Доехав до живописной зеленой лужайки, я заглушил мотор, выскочил из кабины и ничком упал в траву. Я долго лежал, спиной ощущая, как пригревает солнце, ни о чем не думая. Очнувшись, я вдохнул запах свежей травы и влажной земли и постепенно стал обретать спокойствие, внутреннюю цельность, то есть снова превращаться в человеческое существо. Поблизости протекал ручей, не глубже полуметра, вода в нем была хрустально-чистой и умиротворяюще журчала, сбегая по камням. Место это показалось мне райскими кущами, оазисом блаженства и умиротворенности посреди взбёсившегося мира. Скинув сапоги, стащил с себя брюки и погрузился в воду смыть приставшую ко мне грязь и кровь. В воде беззаботно носились рыбешки, я попытался поймать одну из них, но безуспешно. Вода оказалась ледяной, в первое мгновение у меня даже перехватило дыхание, но я ощущал это как своего рода акт омовения, очищения от скверны ужаса, выпавшего на мою. долю за эти несколько часов. Выйдя из воды, я прошелся босиком по траве вдоль ручья несколько метров, потом вернулся. Быстро обсохнув в лучах южного солнца, я почувствовал себя совершенно по-другому — вода придала мне сил. Я улегся на траву и стал кататься как ребенок. Я был счастлив вновь ощутить себя живым.

Потом до меня дошло, что пора возвращаться, и я пытался найти объяснение своему столь долгому отсутствию. Русский «Як» сделал на бреющем круг надо мной, но тут же улетел куда-то по своим делам. Отчаянно хотелось есть, у меня во рту не было ни куска вот уже несколько часов. Посидев еще пару драгоценных минут у ручья, я направился к машине и уже скоро добрался до «высоты 175». Я был удивлен всеобщим спокойствием — ни стрельбы, ни разрывов, ничего. Чтобы хоть как-то мотивировать свое длительное отсутствие, я направился прямо в автомастерские и доложил унтер-офицеру о том, что, мол, у меня барахлят тормоза. Только после этого я предстал перед гауптманом, посылавшим меня доставить раненых. Я сослался и на тормоза, и на ужасный бедлам в лазарете. Но офицер выглядел настолько усталым, что только махнул рукой. Над полевыми кухнями уже поднимался желанный дымок, и вскоре я уже сидел со своими товарищами, уплетая густой суп и заедая его кусками вкусного хлеба. И что же тут у вас случилось, пока меня не было, поинтересовался я, глядя на колонну русских военнопленных. Мне сообщили, что Манштейн снял с флангов танкистов, и те основательно проутюжили позиции русских. «Иваны», как водится, бились не на жизнь, а на смерть, но это им не помогло. А что с теми двумя русскими, с которыми мы общались возле нашей траншеи, допытывался я. Да, убили их, убили, заверили меня мои товарищи. Дескать, они кричали им, чтобы те сдались, но куда там — палили в ответ, как безумные. Вот танки и проехались прямо по их окопам. Иного пути присмирить их не было. Боже, подумал я, и живо представил себе жуткую картину: наши танки перемешивают с землей все, что ни попадет им под гусеницы. Бедные ребята, интересно, а успели ли они перед смертью полакомиться моим угощением.

Сражение за «высоту 175» было выиграно, сопротивление русских было окончательно сломлено, и путь на Керчь был открыт. Кое-где вспыхивали схватки отдельных немногочисленных групп русских, но мы наступали на город с нескольких направлений, и все упомянутые очаги были быстро подавлены. Наша часть заняла позиции на побережье северо-западнее Керчи, как раз там, где Черное море граничит с Азовским. Оттуда был хорошо виден Таманский полуостров и устье реки Кубань.

Разгромленные остатки частей Красной Армии пытались отойти через пролив на всех плавсредствах: на рыбачьих лодках, судах и даже на самодельных плотах, точь-в-точь как британцы, когда срочно покидали Дюнкерк два года тому назад. Мы подвергли их обстрелу, потопив несколько лодок. Но Манштейн, достигнув стратегической цели, решил вернуть нас в Феодосию, и мы, совершив 100-километровый марш, срочно погрузились в составы для дальнейшей переброски на Украину в Славянск Харьковской области. На время война для нас прервалась, и все мы с волнением гадали, что будет дальше.

Вслед за погожей весной на Украину пришло лето 1942 года. В целом в ходе крымских сражений мы потеряли до половины личного состава и техники, но прибывшее по железной дороге в Харьков пополнение, влившееся в состав нашей дивизии под Чугуевом, позволило довести ее боеспособность до штатного состава. Теперь мы были включены в состав 6-й армии, командующим которой был назначен генерал Паулюс, офицер с репутацией блестящего профессионала. Однако, если судить по высказываниям наших офицеров, назначение его, штабиста до мозга костей, командующим фронтовой армией вызывало по меньшей мере недоумение, тем более что в кандидатах на эту должность недостатка не было.

Будучи новичками на этом участке фронта, мы вскоре убедились, что здесь укоренилась практика отправлять представителей мирного населения деревень и городов на виселицу за одно только подозрение в Связи с партизанами, что, по мнению армейского командования, должно было внушать русским страх и покорность. Ходили слухи, что генерал Паулюс, проводя очередную инспекционную поездку, нежданно-негаданно своими глазами увидел одну из действующих виселиц и пришел в бешенство. В результате из штаба армии всем частям была разослана директива, строжайше запрещавшая подобное беззаконие и предписывавшая обязательное разбирательство военно-полевыми судами каждого случая в отдельности, хотя смертные приговоры в случае их оправданности обстоятельствами, то есть, если виновность подозреваемых была полностью доказана, не отменялись.

После провала майского наступления частей Красной Армии под командованием маршала Тимошенко, еще до нашего прибытия на этот участок фронта, Паулюс издал приказ к массированному наступлению, которое и началось в первых числах июня 1942 года. Наша дивизия в состоянии полной боевой готовности сосредоточилась в лесном массиве вблизи Чугуева, дожидаясь, пока подсохнет грунт после затяжных обильных дождей. С получением соответствующего приказа мы выступили и, успешно взламывая оборону неприятеля, быстро продвигались в восточном направлении, одолевая в среднем 30 километров русской территории. Нам представлялось, что обстановка складывается в нашу пользу, к тому же нам уши прожужжали тем, что наш фюрер в своей большой речи пообещал победоносный и скорый конец войны. Но мы помнили и другие его заявления и обещания, к примеру, первых дней осуществления плана «Барбаросса», когда Красная Армия иных эпитетов, как «ничтожный пролетарский сброд», не удостаивалась, хотя уже очень скоро нам на своей шкуре пришлось убедиться, что это далеко не так. Но вслух никто подобных мыслей, разумеется, не высказывал — кому была охота угодить в «пораженцы»?

Что казалось непонятным, так это отсутствие мало-мальски серьезного сопротивления русских, если не считать отдельных локальных стычек, происходивших ежедневно. В самый последний момент «иванам» каким-то образом удавалось ускользнуть от нас, и мы никак не могли уяснить, каковы истинные мотивы этого планомерного отступления — то ли слабость, то ли хитрый маневр. Нас поразило и то, что, когда мы добрались до промышленных центров Донбасса, все ценное оборудование многочисленных заводов и фабрик оказалось демонтированным и вывезенным в глубь страны, вероятно, на Урал или дальше. Что бы ни утверждал наш фюрер, мы нутром чуяли, что Иосиф Сталин не выдохся, что силенок у него еще вполне хватало, чтобы досаждать нам. И, видя наших так называемых виртшафтсфюреров [14] , которых злые языки прозвали «стервятниками Круппа, Тиссена и Сименса», только качавших головами при виде опустевших заводских цехов, мы испытывали нечто вроде злорадства.

Дни стояли погожие, земля просохла окончательно, словом, создались идеальные условия для молниеносного продвижения вперед наших механизированных сил. Наша дивизия образовала танковый клин, стремительно продвигавшийся в глубь территории русских, и мы неслись вперед, не особенно заботясь о том, что происходит справа и слева — следовавшие за нами пехотные дивизии разберутся, это их дело. Иногда мы предпринимали разведку боем, то есть проводили стремительные танковые операции относительно малочисленными группами машин — 3–4 танка. Однажды во время такой операции мы пронеслись через вырытые землянки, застигнув русских врасплох. Выйди они к нам с поднятыми руками, никто не стал бы их трогать, но они стали разбегаться, как перепуганные зайцы, но пули наших пулеметов оказались быстрее. Среди погибших мы обнаружили и двух молодых женщин, кроме того, захватили троих пленных. Войдя внутрь землянки, мы поняли, что наткнулись на подразделение, ведавшее пропагандой — повсюду лежали стопками плакаты, листовки, брошюры. Большую часть мы сожгли, тут же разложив костер, но часть взяли с собой для предъявления командованию. На листовках были в карикатурном виде изображены Гитлер, Геринг и Геббельс, причем художники были явно не лишены таланта. Во всяком случае, у них все вышло очень смешно. Когда мы показали эти карикатуры своим товарищам, те покатывались со смеху, но тут примчался один из офицеров и отобрал их у нас.