И этот разговор — он лишний.

Наверное, все это отразилось на лице Ильгет, Иволга поспешно сунула ей в руки гитару.

— Ладно, забудь, не обращай внимания. Лучше спой, твоя очередь.

— Я спою... это на стихи моего любимого поэта, Мэйлора. Только я играю плохо...

— Это неважно.

Ильгет тихонько запела.

От кирпичной стены

И от желтой травы,

От закатных полос,

От густой синевы

Сделай шаг, сделай шаг

В темный круг, в темный лес,

В бледно-призрачный сад,

Слышишь, листья шуршат,

Слышишь листья шуршат

Под ногами, как дни?

Так уходит трава

Из-под ног, из-под ног,

Остаются одни

Те, кто жил, те, кто смог.

А от беленных стен

И от груд кирпича,

И от запаха хлеба,

И от желтых цветов,

И от солнечных рощ -

Уходи, уходи.

Ты не здесь, ты не свой,

Ты не сможешь, ты враг.

Белый свет, желтый цвет

Синим облаком дни.

Там не так, все не так.

Только где твоя власть? Только кто командир?

Слышишь, двери скрипят:

Сделай шаг, сделай шаг!

Слышишь, камнем в стекло:

Уходи, уходи.

Больше они об Арнисе не говорили. К вечеру Иволга проводила гостью на вокзал. Ильгет уже ощущала себя самой близкой и давней подругой квиринки.

И нисколько не было ощущения опасности... так, будто и вправду она приехала всего лишь погостить, будто пароль и переданный пакет просто не существовали — да Ильгет и не знала, что в пакете, зачем это нужно.

Просто так — прошлись по заснеженной темной улице, снежок еще шел и кружился, мелькал в светлых кругах фонарей. Народу даже у вокзала было немного. Миновали большой рекламный плакат, призывающий покупать какие-то сигареты. Постояли на перроне, болтая о том, о сем. Подошел, лязгая и громыхая, древний состав, выкрашенный в бледно-зеленое. И тогда Иволга протянула гостье длинную, костлявую руку без перчатки, чуть замерзшую, как-то сиротливо высунутую из рукава штормовки.

— Ну пока, Ильгет... еще увидимся.

Ильгет посмотрела в лицо квиринки. И в светло-серых глазах увидела промельк тоски и тревоги. И один только этот промельк напомнил ей о войне.

— Пока.

— Будь осторожнее, — сказала Иволга, помедлив, — хочу еще с тобой встретиться. Поняла?

— Ага. И ты тоже.

Ильгет вскочила на подножку вагона, помахала Иволге рукой. Потом еще раз, уже из салона. Поезд медленно тронулся и застучал по шпалам, набирая ход.

Вскоре Ильгет удалось перевестись в закладочный цех. Это была довольно сложная операция.

В закладочном цехе работали в другом режиме: по восемь часов, но только четыре дня в неделю. Вроде бы мало, но условия работы были такими, что — и этого казалось много. Режим работы Ильгет и решила сделать отправной точкой своей просьбы. С мастером она говорила, жалуясь на мужа — якобы тот требует обязательного присутствия жены по вечерам, готового ужина и так далее (в каком-то смысле это было правдой, Пита уже ворчал по поводу того, что приходя с работы, не всегда обнаруживает дома жену и ужин). Мастер обещала помочь, и уже через неделю Ильгет перевели в закладочный цех.

Условия там и вправду были аховые. Работали одни заключенные, большинство из них — мужчины, да и те — из колонии строгого режима, как поняла Ильгет. Ее, правда, поставили на конвейер вместе с женщинами, и тут продолжался все тот же мат, все те же дикие разговоры о пьянках и драках, иногда и сами драки... Тетки здесь работали еще более отпетые, одна из них, к примеру — бывшая содержательница подпольного дома терпимости, где работали малолетние проститутки, что в Лонгине пока еще запрещено.