Лейтенант, — без перехода обратился он к Качанову, — вы оба хоть что-то сегодня ели?

— Никак нет, товарищ...

— Идиоты. Только мне голодных обмороков хватало, еще и в подобной ситуации. Значит, слушай приказ: бегом раздобудь что угодно, хоть сухпай, и поешьте. И больше не пить, это тоже приказ. А то ощущается... амбре, понимаешь. Не стоит нарываться, ясно? Выполняй.

— Но...

— Никуда наш подполковник не денется. Я пригляжу.

Лейтенант, кажется, начавший что-то понимать секунду колебался, затем кивнул и вышел из кабинета, не позабыв закрыть дверь на ключ. Дождавшись, пока шаги особиста затихнут в конце коридора, начштаба ОдВО повернулся к Крамарчуку:

— Сам понимаешь, подполковник, вопросы вашего питания меня волнуют постольку-поскольку. Беспокоят другие, всего два. Первый — возможно, мне показалось, но когда ты говорил о товарище Жукове, ты чего-то недоговаривал. Это так? Нет, можешь, конечно, не отвечать, но если уж играть в открытую, то играть в открытую. Тем более что ты, по сути, как никто другой нуждаешься в моей помощи. И?..

— Так точно, товарищ генерал, — устало кивнул Крамарчук — интересно, сколько он еще продержится? Полчаса? Час? Разговор с Захаровым высосал из него последние остатки сил, и то, что он сейчас ощущал было уже даже не усталостью, а какой-то глубокой апатией. Безразличием. Еще и голова снова разболелась.

— К концу войны Георгий Константинович не был в особом фаворе у товарища Сталина, из-за чего в сорок шестом был отправлен командовать Одесским округом. В пятьдесят третьем он стал одним из активных участников преступного заговора против товарища Берии.

— Вот даже как? — Захаров задумался на несколько минут. — Интере-е-есно. Что ж, сделаем выводы.

Спасибо, что не побоялся рассказать. Надеюсь, что лейтенант об этом не знает?

— Нет.

__ Правильно , молодец. И не смотри на меня так. Считаешь , если мы с Жуковым товарищи, я так уж ничего и не знаю, ни о чем не догадываюсь? Ошибаешься. Так-то. Тогда второй вопрос...

Прежде чем продолжить, Матвей Васильевич делано неторопливо достал папиросу, предложил Крамарчуку (подполковник, которого уже воротило от табака, отказался ),закурил. Как ни странно, Юрий знал, о чем он спросит. Догадался или просто поставил себя на его место. Да и о чем еще может спросить у гостя из будущего любой нормальный человек, как не о дате собственной смерти?

— Я вот спрошу сейчас, а ты ответь. Только не ври, как человек прошу, не как генерал...

— В семьдесят втором, — негромко произнес Крамарчук, не дослушав. — Вы проживете до семьдесят второго года и со всеми почестями будете похоронены в Кремлевской стене.

— Дату не помнишь? — тихим, будто разговаривая со старым другом... или вовсе с самим собой, голосом спросил тот, не поднимая головы.

— Нет, только год.

— Значит, хорошо пожил. И не зря. А сейчас, стало быть, и еще более не зря поживу! Э-эх... Ты не думай, подполковник, я тебе верю. И Качанов твой молодец, правильно все понял, рискнул. Продержитесь пару дней, а там уж все нормально пойдет. Если что — костьми лягу, но вас вытащу. Только если вдруг это самое "что" случится, вы уж молчите о наших разговорах, всего два дня молчите...

Ответить Крамарчук не успел — да и что было отвечать? Скрежетнул ключ, и вернувшийся Качанов выложил на стол две буханки ржаного хлеба, несколько банок тушенки и непривычного вида термос.

—Покушаете с нами, товарищ Захаров?

Спасибо, лейтенант, пора. — Генерал и на самом деле поднялся со стула, одернул китель, привычным жестом надел фуражку. Неожиданно жестко взглянул на Качанова:

— Лейтенант, мне нужно всего два дня, может, даже меньше. Но за эти два дня никто не должен узнать того, о чем узнал я, понимаешь? По крайней мере, не которых деталей. Тот немецкий полковник и украинский майор, о которых говорил товарищ Крамарчук ты насчет них не дергайся, пусть пока идут в разработку. Что бы они ни показали, мы все равно сработаем на опережение. А потом все это уже просто будет неважным. Ты все понял?

— Так точно... — хрипло ответил старлей.

— Не провожай, дорогу найду. Больше нас вместе видеть не должны.

И, не прощаясь, Захаров вышел из кабинета.

Энкавэдист медленно подошел к двери, запер ее, так же неторопливо вернулся к столу с разложенным провиантом. Перочинным ножом вскрыл две банки консервов, нарезал, нещадно кроша прямо на пол, хлеб. Вытащил из ящика стола две ложки. Слегка одревший от запаха свиной тушенки и свежего хлеба Крамарчук, глотая вязкую голодную слюну, молча ждал. Наконец понял, в чем дело.

— Успокойся, лейтенант, не о тебе он поговорить хотел. Личный вопрос. Какой, извини, не могу сказать. Мы сейчас оба в его власти, но я ему поверил. Похоже, и он мне... то есть нам.

Лицо Качанова, изо всех сил старавшегося скрыть свои чувства, мгновенно разгладилось, сделавшись не то умиротворенным, не то просто став лицом очень уставшего за день и голодного человека:

— Да я ничего, в общем-то, не имел... гм, ладно, давай те покушаем, а потом я подумаю, где вас спрятать. Из города только что звонили, мои коллеги уже выехали.