У дяди Геры пока тоже тепло. Сам он недели 2 назад приехал из Питера и заболел испанкой [215] , причем у него образовалась опухоль в паховой области величиной с кулак. Вчера сделали ему операцию, выпустили гной, доктора находят, что все идет хорошо, но эта испанская болезнь протекает в страшно изменчивых и иногда коварных формах. Катя тоже хворала, но поправилась. Наташа поступила в Высшее техническое училище [216] , а Аня в Петровскую академию [217] . Обе, значит, студентки. Митя [218] ростом выше меня, а по убеждениям большевик. Это его Авель заразил. Нинетта забегает ко мне время от времени. Имеет цветущий вид и пока, кажется, никуда не собирается ехать. От Андрея и Сонечки никаких вестей нет.

Я вам не раз писал о предстоящей здесь тяжелой зиме. Она наступила этот год гораздо раньше прежнего, и в 9/10 московских домов температура уже сейчас 3–4 градуса. Что будет с наступлением настоящих морозов, угадать нетрудно. Дров нет, и нет уверенности даже, хватит ли их на приготовление пищи. Ежедневно я благословляю судьбу, что вам не приходится переносить или хотя бы видеть только все эти бедствия, которым несчастные обитатели городов подвергаются из-за отсутствия дров, одежды, обуви и плохого питания. Собственная сытость и тепло наполовину устраивают, когда тут рядом на каждом шагу видишь такие лишения и нужду.

Да, расплата за войну только теперь начинает приходить, и, судя по известиям из Западной Европы, везде эта зима будет тяжелой. Как-то вы там, ненаглядные мои, устроились на зиму, теплая ли у вас квартира, есть ли топливо? Пишите мне обо всем этом, а то я иногда беспокоюсь.

За меня вы не тревожьтесь. Я лично ни в чем не нуждаюсь, единственное мое лишение — недостача невыразимых [219] — удалось устранить недавно приобретением целой 1/2 дюжины, не считая теплых вязаных, сохранившихся у меня еще от прежних времен. Теплое белье и даже маманины нарукавники и набрюшник у меня в полной сохранности (хотя и без употребления, так как левого плеча я еще не успел застудить, да и "почка" моя еще не болит, не сглазить бы).

Я уже писал, что Гриша Таубман смотрел меня 20 октября в Питере и нашел мое состояние чуть ли не лучше, чем когда-либо! Питаюсь я вполне сносно, а живу в теплой комнате. Даже присланную вами мне кожаную куртку надеваю не часто, лишь когда иду куда-либо, где нет отопления. На разгар же зимы у меня припасены меховая кожаная куртка (на козле), валенки и хорошая теплая доха. Это не то что ваш, маманичка, знаменитый "крот" — ветром подбитый. Публика обнищала и опростилась до крайности. Ходят как хитровцы [220] , и особенно ударяет этот кризис по интеллигенции и почти уже целиком вымершему дворянству, чиновничеству, пансионерам и т. п. На улицах люди идут нагруженные мешками с картошкой, мукой и всякой вообще кладью. Извозчик за конец стоит 200–250 руб., да и лошадей в живых мало осталось. Поэтому на каждом шагу дамы и старухи в костюмах, бывших некогда изысканными, на ручных саночках волокут домашний скарб или мешки со снедью. Но многие и изловчаются тоже: пекут, например, пироги или шьют из всяких остатков туфли и проч[ее] и продают на Сухаревке [221] . Таким промыслом, говорят, легко заработать 20–30 тысяч в месяц. Оплачивает все это деревня, в которой деньги отмериваются не счетом, а прямо по весу. Деревня живет в среднем лучше, чем она когда-либо жила, города же за отсутствием топлива не могут почти ничего производить для обмена на продукты деревни, все съедает война.

Военные дела сейчас сильно поправились, и, пожалуй, не будет большой утопией надеяться на открытие еще этой зимой мирных переговоров не только с разными чухнами [222] , но и с Антантой. Тогда мне почти наверно удастся попасть за границу, и я надеюсь с вами так или иначе свидеться.

Как-либо иначе попасть за границу я пока не имею возможности, да и неблагоразумно было бы искушать судьбу. И у нас еще не вполне безопасно путешествовать обыкновенному обывателю, но в Эстляндии, Литве, Латвии, Польше, Украине такая анархия, что людей прямо раздевают и грабят чуть ни среди бела дня. Поэтому, други милые, надо пока ждать и терпеть, пока обстоятельства не изменятся к лучшему. Я твердо надеюсь, ждать остается уже не очень долго, и вас всех усиленно прошу, берегите милую нашу маманю, да и сами не хворайте, чтобы папаня всех вас нашел в добром здоровье. Пришлите мне ваши фотографии. Я тоже собираюсь все сняться, да времени как-то нет. Работы у меня хотя и достаточно, но много убавилось против прежнего, так как снабжением армии я теперь не заведую [223] . И вообще нет такой нервности и спешки, и люди уже подобрались, и организация более или менее установилась. Если бы вас сюда, да иметь уверенность в сколько-нибудь сносной квартире и еде — я чувствовал бы себя совсем счастливым человеком. Работа теперешняя мне дает немалое удовлетворение, и за малыми исключениями идет она в очень благожелательной атмосфере, а это много значит, особенно если сравнить с 1914–1917 годами, когда вся работа проходила в атмосфере этой классовой ненависти и вражды.

Ну вот, мои миленькие, пора мне и кончать. Девчаны мои родные, пишите мне, как вы живете, чему учитесь, очень ли вас обижают? Крепитесь, ребятишки, не падайте духом и помогайте друг другу. Мы тут ведем большое мировое дело, и не тому отребью, что засело по заграницам, судить большевиков. Скоро это ясно будет всему свету. А сами вы, подрастете — тоже увидите, в чем дело. Ты, моя родная Любанаша, тоже не огорчайся разными инцидентами и помни, если я вас сюда не выписываю, то только в ваших же интересах. Тебе тут сейчас жить было бы просто не под силу. Это тебе Дора Моисеевна подтвердит. И она и В. В. [Воровский] изрядно скисли от здешней обстановки, и только Нинка у них молодцом. Вообще, замечательная вещь, молодое поколение держится, и даже по внешности тяжелые условия на них как-то не отражаются. Мы, например, с Гермашей изрядно постарели, Катя стала совсем старухой выглядеть, а Наташа, Аня, Митя, даже Володя выглядят совсем как в нормальное время. То же, например, с Вашковым, который был у меня сегодня. Своих держит на заводе в Кольчугине, не решаясь их брать в М[оскву]. Анна Алекс[еевна] за все время, что я здесь, ни разу не была в Москве, езда по железной дороге даже за 200–300 верст — почти невозможная мука, и без крайней нужды никто не ездит. Дядя Боря только что вернулся из Уфы, куда ездил за продуктами для своего учреждения. Ну уж натерпелся и навидался видов! Взбаламутилась матушка-Русь, и не скоро еще эта волна уляжется. А только чувствуется, что выйдет она из всей этой передряги обновленная, и если не детям нашим, то детям наших детей жить будет лучше и легче, чем нам. Впрочем, и на нашу жизнь жаловаться грех. Хоть и трудновато иногда, зато в какую эпоху живем и сколько уже всячины пережили!

Ну, родимый мой Любанчик, позвольте мне вас крепко-крепко обнять и поцеловать. Пишите. Целую крепко тебя, Людмила, и тебя, Катя, и тебя, милый мой Любан! То же Лялю. Привет всем. Ваш любящий Красин и папаня

Сейчас видел Бориса. Он сообщил: Маруся 2 нед[ели] назад была с Танечкой в б[ывшем] Царском. В нашей квартире все абсолютно в порядке, даже мои костюмы этими аккуратными датчанами выколачивались от моли. Жильцы пришли в ужас, думая, что это приехала маманя их выселять. Но их, конечно, успокоили и отбирать у них мебель придется, вероятно, с постепенностью, раз они так добросовестно нам сохранили имущество.

Милая моя, золотая Любашечка, солнышко мое ненаглядное! Родные мои девчушки, Людмильчик, Катабрашный, Любан мой маленький! Как я по вас соскучился и как мне вас всех хотелось бы видеть, обнять и поцеловать. Целую вечность мы не виделись, и девочек сейчас, пожалуй, не узнаешь. Ломоносов рассказывает, что Людмила еще летом выглядела 16-летней барышней. Что же это, маманя, такое? Зачем нам таких больших детей, я ведь их заводил малых, жирных, вонючих, для жмени, а тут вдруг тебе барышни, — еще, пожалуй, сконфузишься перед ними! Прямо хоть прекращай охоту! Поглядел бы на вас хоть в щелочку, хоть одним глазком.