Милый мой Любан и дорогие девочки!

Ну вот, я живу в Таормине уж другую неделю и совсем вошел в "новый курс". Заключается же он в абсолютном ничегонеделании, еде и спанье. Ложусь я примерно около 9–91/2 и к 10 часам уже обязательно засыпаю. Выходит это автоматически: обед в 71/2 и тянется до 81/2—9. А там уж что будешь делать: наемся до отвалу, в смокинге и причандалах, гулять идти темно, да и за день находился. Первейшее желание — придти домой в комнату и рассупониться, ну и при этом естественнее всего взять книгу и на боковую. Обленился я до невозможности и с самого выезда из Рима не прочел ни одной деловой книги или бумаги. Мой портфель и моя "канцелярия", полные "материалов" для работы на досуге, стоят и взирают на меня с укоризной, замки их ни разу не открывались и грозят заржаветь. Единственное, что прочел, это 2 тома Щедрина [295] и принимаюсь за 3-й или за "Жана Кристофа" [296] . В отеле народу мало и все весьма неинтересные англичане, и я ни с кем слова не молвил. Успею еще наговориться со всяким народом.

При таком благочестивом отходе ко сну я без труда просыпаюсь в 61/2– 7, как раз к восходу солнца. Надеваю (радуйся, маманя!) пижаму, туфли и выхожу на свой балкон. Этна [297] еще стоит светло-серая в ночном почти своем наряде, а напротив, на горизонте, чуть розовеет приближающийся восход, постепенно краски ярчают, и дымок, которым вечно курится гора, а потом и ее вершина снежная розовеют, наконец, из моря выплывает солнце, и начинается день во всем его южном великолепии. До сегодня было очень тепло, и я третьего дня (19 декабря) даже искупался в море, около Isola-Bella. Не думаю, чтобы вода была холоднее 15–16 градусов.

Таормина плоха только тем, что тут сравнительно мало прогулок, но и менять ее боюсь, все-таки здесь, видимо, теплее, чем в других местах. Хожу днем довольно много, иногда даже не прихожу к lunch'у [298] в отель, а остаюсь всю солнечную часть дня на море и ем где и что попало. Морда стала добросовестно красного цвета, и такого загара я давно уже не имел. Пробовал съездить поближе к Катанье, но там все на черной лаве, и местность носит удивительно унылый вид. В Сиракузах же, вероятно, уже холоднее, там меньше гор и нет защиты такой от ветров. Останусь в Таормине, вероятно, до конца месяца, а к тому времени мне, вероятно, надоест сидеть в Сицилии, и я надеюсь к началу января быстрым маршем продвинуться на Лондон с тем, чтобы еще и там иметь неделю-другую свободными от правильной работы.

Очень жаль, если Гермаше не удастся побывать у вас и поглядеть ребят и Лондон. Что за скоты такие, отказать в визе? То же и с Андреем! На кой черт прицепил ему В. В. [Окс] эту спутницу!! По поводу Володи я уже писал — если врачи находят нужным лечение от этой волчанки, то, конечно, работу в Северолесе брать не надо, но лечиться, по-моему, лучше всего живя дома. И в смысле питания и во всех других смыслах это лучше, дешевле и спокойнее. Целую вас всех, мои миланчики. Бывших рожденниц и именинников прошу меня извинить за непоздравление: в дороге это случается. Красин

Поздравляю всех вас, родные мои, с праздниками. Ваш папаня. Твой ответ, Любанаша, "подумать и поразмыслить" о разных материях в моем поведении звучит иронией: башка у меня абсолютно пустая и ни о чем думать неспособная: плыву вверх брюхом.

Милая моя Любаша!

Ну вот, я таки покончил со всеми визитами, приемами, обедами и пр[очим] и сегодня вечером выезжаю в Москву вместе с Чичериным и его делегацией. С поездками в Германии теперь плохо, все скорые поезда отменены, вагоны часто нетоплены, нет света. Поэтому случайное совпадение поездки с Чичериным очень благоприятно, мы получаем 2 своих вагона и без пересадки едем до Риги.

Стомоняков ждет меня в Москве. Здесь все в порядке, но Герм[ания] вообще производит печальное впечатление. Тем не менее немцы уверяют, что выдержат. Вчера был вечером у Куно [299] , а сегодня завтрак у мин[истра] иностр[анных] дел. Времени никакого. Напишу еще с дороги. Целую вас всех, очень рад, что Котик поправился.

Обнимаю тебя, мой родной. Твой папаня

Здравствуй милая моя, родная маманя, золотая голова! Здравствуйте, родные мои девочки!

Собираюсь давно засесть за письмо вам, но по приезде в М[оскву] дела всегда так одолевают, что недели две вертишься как угорелый. Сегодня 11-й день, как я здесь, и понемногу все начинает у меня входить в норму.

Начну с описания самой дороги.

Доехали хорошо благодаря тому, что ехали с делегацией. Иначе по Германии намаялись бы, так как скорые поезда там сокращены и спальных вагонов нет. В Берлине подобрали Н. Н. Вашкова и А. М. Старкову и ехали большой компанией. От Риги получили вагон, хоть и не мой, но вполне чистый и удобный. 12-го в понедельник приехали на границу, в Себеж. День был великолепный, солнечный, и нам устроили необычайно помпезную встречу. Пограничный полк с музыкой, речи, митинг с участием чуть ли не всего населения, словом, у иностранцев, которые с нами ехали, глаза на лоб вылезли от удивления: где же этот угнетенный и нагайками удерживаемый в повиновении народ? И почему вокзальная публика имеет веселый вид и даже буфеты работают лучше, чем сейчас в Германии? Этот же пейзаж сохранился до самой Москвы. Урожай прошлого года сделал свое дело, и обыватели, в прошлые годы при встрече уже начинавшие разговор о еде и топливе, на эти темы теперь почти не разговаривают, — признак того, насколько смягчился продовольственный и топливный кризис.

В Москву приехали 14 февр[аля] в 2 ч[аса] дня, почти точь-в-точь по расписанию. Тут уже нас ожидал совершенный балаган: на вокзале два почетных караула, от чичеринских каптенармусов и от внешторговской артиллер[ийской] школы [300] , с музыкой и властями вплоть до германского посла. Вот уже, ей Богу, никогда не думал, чтобы мне когда-либо пришлось принимать почетные караулы!! До чего только не дожили эти большевики!

Словом, и Москва нас встретила очень приветливо. Грожан [301] , полагая, должно быть, что я приеду в лонд[онском] осеннем пальто, явился на вокзал даже с той жеребковой на беличьем меху курткой, мерку для которой с меня снимали в октябре при проезде через Питер.