упрямым куском дерева. Но безрезультатно. Пот заливал глаза, руки

тряслись, на ладонях натёрлись красные мозоли, грозящие вот-вот

превратиться в волдыри… Хотя, с мозолями Витя никогда раньше дела не

имел, так что о надвигающейся опасности и связанных с ней неприятностях

даже не подозревал… Парень с радостью отбросил бы строптивый чурбак в

сторону и рубил другие — более податливые, но, увы… Очень не хотелось

позориться перед местным населением и Машей — оказаться неспособным

даже на то, чтобы нарубить дрова… Отсюда-то, скорее всего, придётся скоро,

возможно сегодня, уйти, но вот Маша… Та потом будет долго вспоминать.

В общем, Витя разозлился и обиделся на всех: На гнома с эльфом, не

пожелавших чуть помочь финансами будущим спутникам, на дочь хозяйки,

давшую ему это задание, на Машу с её острым язычком, на непонятно кого,

забросившего его сюда, в этот неуютный мир… И на этот чурбак, черти б его

взяли!

Злость, бурлившая в груди, искала выхода… И нашла его. Неосознанным

движением Витя поднял правую руку, и направил указательный палец на

чёртов пенёк. С пальца сорвалась яркая оранжевая искра….

Раздался гулкий удар. Дубовый чурбак разорвался на мелкие щепки, тут же

разлетевшиеся далеко по двору. Каким то чудом ни одна из них Витю не

задела. Топор тоже благополучно просвистел над ухом, и скрылся где-то за

спиной. Витя ошеломлённо опустился на пятую точку.

Из состояния транса его вывело громкое 'Ик!', послышавшийся сзади.

Обернувшись, Витя увидел ту самую хозяйкину дочку, выглянувшую из

кухонной двери, чтобы проконтролировать его работу. Только сейчас она

была не румяная, как обычно, а ровного белого цвета, как чистый лист

бумаги. Не удивительно — в косяке двери рядом с её головой торчал глубоко

вошедший в дерево топор.

Девка глубоко вдохнула, и Витя приготовился выслушать бурный поток

эпитетов, относящихся к виновнику такого замечательного полёта колюще-

рубящего инструмента, а заодно и попрощался с мыслью о завтраке.

Однако та какое то время только беззвучно открывала рот, подобно

выброшенной на берег рыбине, а потом выдавила из себя:

— Ик! Думаю, на лёгкий завтрак, Ик! ты уже заработал. Сложи, Ик! дрова в

поленницу и иди в зал. Ик!

После этих слов лицо хозяйской дочки, к которому уже начал возвращаться

прежний цвет, исчезло из проёма, а Витя тяжело поднялся, и принялся

собирать нарубленные поленья и складывать их в поленницу.

К концу чистки первой сковородки Маша была в состоянии, близком к

отчаянию. Ей казалось, что она драит эту тяжёлую железяку уже полдня.

Красивый маникюр с цветочками, нанесённый на длинные ногти, исчезал на

глазах вместе с самими ногтями, ломающимися один за другим. Кожа на

пальцах белела и складывалась в какие-то противные мелкие складочки.

Ситуацию усугублял один из местных поварят. Рабочее место Маши

находилось у стены, и она, как и следовало ожидать, начав работу,

повернулась 'к столу передом, к кухне задом'. Да ещё и немного

наклонилась… Чем не преминул воспользоваться этот озорник.

Нет, не в том смысле, не подумайте! Это ж всё же была приличная кухня,

да и народу вокруг многовато… Поварёнку просто показалось очень

занятным тихо подкрадываться сзади, и щипать девушку за оттопыренную

туго обтянутую джинсами часть тела. После первого такого щипка Маша

чуть не уронила себе на ногу тяжёлую сковородку. После третьего -

пообещала 'уронить' её на голову обидчика. Или ниже… Поварёнок обиделся,

и пробурчав 'Чего ж тогда такие штаны одевать?', отстал.

Но и без него дела шли преотвратно. Сковородка чистилась медленно.

Непривыкшие к работе руки неприятно ныли. И это не считая пропавшего

маникюра и сломанных ногтей. Маша почувствовала себя такой несчастной

и одинокой, такой несправедливо обиженной злой судьбой, что даже

расплакалась. Правда, из гордости шмыгать носом она старалась как можно

тише, чтобы никто не слышал, а слёз её увидеть и так никто мог — ведь, как