— Старая интриганка, — пробормотал Мейсон, — трусливая старая интриганка, только и может, что ударить в спину; но мы сумеем одолеть ее. Она не рассчитывала на то, что я приду вам на помощь, а я наперед знаю все ее уловки.

Лицо Мейсона раскраснелось, глаза горели. В разгар своей речи он опустил руки и отошел к огню. Самюэль Уолкотт, тяжело дыша, выпрямился и посмотрел на Мейсона, опираясь о стол за спиной. От природы сильная натура и пройденная им суровая школа начали сказываться. К Уолкотту отчасти вернулось самообладание, и он стал лихорадочно соображать. Что известно этому странному человеку? Он просто удивительно точно угадывает или же непостижимым образом осведомлен о его деле? Уолкотт не мог знать, что Мейсон имел в виду всего лишь Судьбу, что именно ее он полагал своим великим врагом. Ранее Уолкотт никогда не сомневался в своей способности противостоять любой беде, но этот могучий удар выбил его из колеи. Он потерял хладнокровие и был охвачен ужасом. В любом случае этот человек обещал помощь. Он примет ее. Уолкотт аккуратно положил письмо и конверт в карман, привел в порядок измятую одежду и, подойдя к Мейсону, тронул его за плечо.

— Пойдемте, — сказал он, — если вы хотите помочь, то надо идти.

Не говоря ни слова, Мейсон повернулся и последовал за ним. В холле Мейсон надел шляпу и плащ, и оба вышли на улицу, где Уолкотт остановил кэб. Когда они подъехали к его дому на Пятой авеню, Уолкотт вынул ключ, открыл дверь и прошел в библиотеку. Он зажег свет и жестом пригласил Мейсона сесть к столу. Затем вышел в другую комнату и через минуту вернулся со стопкой бумаг и графином бренди. Он налил стакан и предложил Мейсону. Тот покачал головой. Уолкотт залпом осушил стакан. Затем он поставил графин и, пододвинув стул к столу, сел напротив Мейсона.

— Сэр, — Уолкотт говорил спокойно, но голос его звучал глухо и жутко, словно в склепе, — со мной все кончено. Бог наконец собрал воедино все концы сети и накрепко завязал узел.

— Но ведь теперь на вашей стороне я. — Мейсон резко повернулся к нему. — Я способен одолеть Судьбу.

Расскажите мне в подробностях о ее ловушке.

Он наклонился вперед и положил руки на стол. Его седоватые волосы вздыбились, лицо было безобразно. Некоторое время Уолкотт не отвечал. Он немного сдвинулся в тень, затем разложил перед собой на столе груду старых, пожелтевших бумаг.

— Начну с того, — сказал он, — что я — воплощение лжи. Я золоченая подделка, шарлатан, вознесенный преступлением на высоту. Во мне нет ни грана правды. Все ложь. Я лжец и вор перед людьми. Имущество, которым я владею, не мое, но украдено у мертвеца. Даже имя, что я ношу, не мое — оно тоже незаконный плод злодеяния. Более того, я убийца. Я убийца перед законом, убийца перед Богом, и я хуже убийцы перед той чистой женщиной, которую люблю больше всех творений Господних.

Он остановился на секунду и вытер пот с лица.

— Сэр, — сказал Мейсон, — это все бредни, слюнявые бредни. Кто вы — не важно. Как выбраться из беды, вот в чем вопрос.

Самюэль Уолкотт наклонился вперед, снова налил стакан бренди и залпом его выпил.

— Что ж, — медленно начал он, — мое настоящее имя — Ричард Уоррен. Весной 1879 года я приехал в Нью-Йорк и встретил подлинного Самюэля Уолкотта, молодого человека, у которого было немного денег и кое-какая недвижимость, оставленная ему дедом. Мы подружились и решили вместе отправиться на дальний Запад. Сказано — сделано, мы наскребли столько денег, сколько смогли, и оказались в золотоносных районах Калифорнии. Мы были молоды и неопытны, и деньги быстро кончились. Как-то апрельским утром мы забрели в маленький старательский лагерь, затерянный высоко в горах Сьерра-Невады, который назывался Чертов Локоть. Там мы, голодая, пытались сводить концы с концами около года. Наконец, в совершенном отчаянии Уолкотт женился на дочери одного шулера-мексиканца, который держал кабак и игорный зал. Все вместе мы кое-как перебивались в этом диком, забытом Богом месте еще несколько лет. Через некоторое время эта женщина стала обнаруживать ко мне странную склонность. Уолкотт в конце концов заметил это и взревновал.

Как-то вечером, в пьяном угаре, мы поскандалили, и я убил его. Это случилось поздно ночью. Нас было четверо в игорном зале, не считая женщины: мексиканец, полукровка по имени Пит Херувим, Уолкотт и я. Когда Уолкотт упал, полукровка, стоявший по другую сторону стола, выхватил оружие и выстрелил в меня, но женщина, Нина Сан-Круа, ударила его по руке, и пуля, вместо того чтобы убить меня, смертельно ранила ее отца, мексиканца. Я прострелил метису лоб и обернулся, ожидая, что женщина нападет на меня. Она же, напротив, указала мне на окно и велела подождать ее на тропе внизу.

Прошло добрых три часа, прежде чем она явилась на условленное место.

У нее был с собой мешочек с золотым песком, несколько драгоценных камней, которые принадлежали ее отцу, и конверт с бумагами. Я спросил, почему она так долго не шла, она ответила, что раненые умерли не сразу и что она привела к ним священника и ждала их конца. Это была правда, но не вся правда. Движимая интуицией или же расчетом, женщина убедила священника записать данные под клятвой показания обоих умирающих, заверить и отдать ей. Бумагу она взяла с собой. Обо всем этом я узнал потом. Тогда я и не подозревал об этих изобличающих доказательствах.

Мы спешно двинулись к тихоокеанскому побережью. Те места не знали закона. Мы перенесли неслыханные лишения. Моя спутница порой выказывала изумительную хитрость и ловкость, и за все время наших странствий, даже когда мы ощущали дыхание смерти, ее преданность мне ни разу не поколебалась. Это была какая-то собачья привязанность, которая стала, казалось, единственным смыслом ее жизни. Когда мы добрались до Сан-Франциско, она отдала мне вот эти бумаги. — Уолкотт взял желтый конверт и подтолкнул его к Мейсону. — Она предложила, чтобы я назвался Уолкоттом, чтобы мы смело отправились в Нью-Йорк и заявили свои права на его имущество. Я изучил бумаги, нашел копию завещания, согласно которому он наследовал имущество, пачку писем и документы, необходимые для того, чтобы подтвердить личность Уолкотта и развеять все возможные сомнения. Но уж на что я был отчаянным игроком, перед дерзким планом Нины Сан-Круа я все же дрогнул. Я убеждал ее, что меня, Ричарда Уоррена, узнают, что обман обнаружится, это приведет к расследованию и, возможно, вскроется вся ужасная правда.