— Homo sum et nihil humani a me alienum puto [5] .

— Да…, — счастливо заорал Квинт. — Вот идут славные братья Корнелии. Поберегись…

Из штаба прислали beneficiarii [6] . Тридцатилетний legatus legionis Марк Корнелий даже не пытался спорить — знал, что бесполезно. Придётся присматривать за чьим-то сынком-неумехой. Ничего другого Марк не ожидал.

— Патриций Гай Гракх прибыл в ваше распоряжение, командующий, — юный патриций держался достойно, что несколько удивило легата.

Обычно выходцы из богатых семей появлялись в носилках… и в состоянии жуткого похмелья. Неважно, что Рим находился в двух месяцах пути — традиции превыше всего. Юные патриции считали, что недостойно представителям богатых родов осквернять стопы грязью варварской страны. И перед появлением в легионе они, конечно же, надирались до беспамятства, знаменуя начало героической службы во славу Империи.

— Постараюсь сделать всё возможное для славы Рима.

Эти слова понравились Марку. И удивили. Обычно патриции всеми силами старались прославить Императора, частенько забывая о Риме. Этот же паренёк поставил Рим на первое место и даже не упомянул Императора.

Марк открыто улыбнулся и протянул руку:

— Думаю, сработаемся. Называй меня просто Марк. У меня в легионе нет места пустым формальностям и преклонению перед званиями. А насчёт твоего обещания… Faber est suae quisque fortunae [7] .

Три месяца прошли в непрекращающихся стычках. Карфаген не вступал в открытую войну. Рим ограничивался присутствием войск на границе. А люди гибли. Десятками. Каждый день. Каждую ночь.

Марк налил две кружки вина. Протянул одну Гракху.

— Плохо дело…, — легат выплюнул эти слова, как горечь полынной настойки.

Гракх кивнул:

— Если карфагеняне полезут, нам не выстоять. Осталось в лучшем случае три четверти воинов. Эта война, Марк, а не мелкие пограничные стычки.

Последние три слова патриций выделил особо. Подобные обороты частенько попадались в сводках новостей из сената. Вот только в этих мелких стычках парни гибли так же, как на войне.

— Надоело, — бросил Марк, отпил глоток вина и задумался.

— Скажи… — Гракх замялся, — как у тебя получается так кратко и ёмко говорить?

— Что? — удивлённо посмотрел на него Марк.

— Ну, ты так лаконично говоришь. Как будто тебе неприятно много слов оставлять в предложении.

— А-а-а, это…Хочешь — расскажу.

— Да, конечно. Расскажи, — Гракх безуспешно пытался перенять стиль речи легата.

— Тогда слушай…

После рассказа молодой патриций несколько минут молчал. Потом достал амфору с вином, налил две чаши. Протянул одну Марку, вторую осушил одним махом.

— И каково это — знать, что вся слава достанется брату?

Марк усмехнулся:

— Вначале тяжело. Очень. Потом? Потом всё забывается. Зарастает тонким ледком. Он мой брат…

— Но…

— Tulit alter honores [8] . Всё. Хватит.

— Это так необычно, — Гракх долил себе ещё вина, протянул амфору Марку, но тот отрицательно дёрнул рукой.

— Я вообще-то удивлён, что ты поверил, — заметил легат.

— Credo, quia absurdum [9] , — задумчиво прошептал Гракх.

— Видишь, вот и у тебя начало получаться, — улыбнулся Марк.

Гракх непонимающе уставился на него. И расхохотался.

Эта ночь пахла кровью. Передовые части Карфагена ударили слишком внезапно. И Пятую когорту смели за полчаса. Ещё можно было бы что-то изменить, но время уходило песком сквозь пальцы — пока прибежал вестник, пока легион дошёл до заставы, пока…

Марк не успевал.

Там на берегу этой проклятой речки Тицины умирали шесть сотен воинов. Его воинов. А легион всё ещё выходил на рубеж.

Гракх глухо сказал:

— Это война.

Марк коротко кивнул. В такие минуты ему было неприятно прибегать к словам. Казалось, что они мешали, забирали драгоценное время. Когда-то Марк ответил отцу: "Слова пусть остаются брату, дела — мне".

Через полчаса легион вышел к заставе. Прибрежный песок Тицины казался чёрным от крови. Никого. Тишина. Смерть.

— Будь они прокляты, — сдавленно прошептал Гракх.

С левого фланга донёсся крик:

— Карфаген.

Марк не стал ждать:

— Две алы конницы — удар по правому флангу. Гракх, держи центр. Я на левый фланг.