Шрифт:
— Помни, сытое, глупое существование не для вас, — ухмыльнулась Желя и тоже поднялась с кресла.
— И не думай отвертеться малым — задержками зарплаты или отменой питания в больнице, как это делают другие, — и брюнетка пригрозила ему пальцем.
Две красотки, покачивая бедрами, брюнетка — костлявыми, а рыжая — упитанными — направились к двери.
— Я ничего подобного не буду делать! — заорал Старик. — Ничего! — И он грохнул кулаком по столу.
Ни Карна, ни Желя не оглянулись. Дверь захлопнулась. А послание Великого Ординатора осталось лежать на столе. Зачем-то Старик взял листок и перевернул. На обороте наискосок было написано крупным размашистым почерком.
«Почему ты вообразил, многоуважаемый мэр, что можешь жить, как тебе заблагорассудится?»
— Вызывали? — спросил охранник, распахивая дверь.
— Как ты пропустил ко мне этих двух застранок?! — заорал Старик.
— О ком вы говорите? К вам никто не проходил — только двое из отдела экономики, так они до сих пор дожидаются в приемной…
— Две девчонки, мать их за ногу! Одна рыжая, другая черная.
— Не видел.
Он вызвал секретаршу. В этот раз она смотрела строго, даже намека на прежнюю развязность не было в движениях.
— Почему ты пропустила ко мне этих девок?
— Когда?
— Полчаса назад.
— К вам никто не заходил. Двое из отдела экономики ждут, когда вы их сможете принять. Но велено было подождать. Я… — секретарша поджала губы, давая понять, что оскорблена.
— Получается, что никого не было?
Старик взял со стола послание Великого Ординатора и смял. Секретарша едва заметно подмигнула охраннику. Нет, такого не может быть. Ему просто почудилось… Как и эти две девчонки, что заходили без спросу.
— Вы слышали про Ораса? — спросила секретарша, не торопясь выходить.
— Эта вчерашняя стычка на дороге? — Старик поморщился. — Я уверен, что стрелявшего найдут. Тоссу я уже звонил и сделал выговор.
— Нет, другое, — Старику показалось, что секретарша как-то странно улыбнулась. — Его сын в больнице. Черепно-мозговая травма. Говорят, мальчик уже труп, жизнь поддерживают искусственно.
Старик почувствовал, как тугой комок набух где-то возле желудка. Он видел Олежку две недели назад на балу в честь Дня города. Мальчонка в новеньком отглаженном костюмчике-тройке, при белой рубашке и галстуке-бабочке, подошел к нему с серьезным видом и сказал: «Здравствуйте, господин мэр. Ну, как дела?» Орас смеялся. И все вокруг — тоже. Гости держали в руках по бокалу с мадерой урожая 1853 года и говорили о больнице, о новом корпусе и о новом буфете, который Орас собирался там открыть. Орас обещал закупить часть оборудования и подарить больнице.
«Черт возьми, откуда ты берешь деньги? Рисуешь их, что ли»? — спросил Старик.
А Орас рассмеялся:
«Я — люден».
«Что это значит»? — не понял Старик.
«Я уникален. Я умею работать. В отличие от девяноста девяти процентов нашего населения».
Потом следовал обед. На первое подали наваристый рыбный бульон, приправленный чесноком. На второе — морской окунь-гриль с оливковым маслом и сухое белое вино с прохладным ароматом персиков и миндаля. Далее… Об этом обеде можно было вспоминать, как о свидании с юной любовницей.
«Орас, я велю поставить тебе памятник на Звездной… из чистого золота», - шептал Старик всякий раз, когда подавали новое блюдо.
Перед обедом Старик перерезал ленточку на открытии детского театра после ремонта. Милые карапузики в нарядных платьицах и отглаженных костюмчиках старательно хлопали в ладоши. Старик умилялся. До слез. Город выглядел умиротворенным и ухоженным. Ничто не предвещало грозы.
«Видите, как просто сделать всех счастливыми…» — смеялся Орас.
Неужели он верил, когда говорил «всех»?
«Недопустимое падение энергопатии»… - скомканное послание Великого Ординатора жгло ладонь.
5
На следующий день я ожидала, что кто-нибудь свяжется со мной и потребует отчета. Не то, чтобы я очень хотела выслушивать поучения, просто не терпелось заявить, что я отказываюсь от почетной роли мартинария, и мне глубоко плевать на все указы Лиги. Телефон был единственным шансом с ними связаться. Но никто и не думал звонить. Я несколько раз подходила к аппарату — проверяла, работает ли. Заунывный шакалий гудок сообщал, что да, готов передать любую срочную гадость, но время шло, а тишина не прерывалась. Даже у Пашки за стеной царила мертвая неподвижность. Хотя нет, наверное, Пашка уже отправился в мэрию — охранять спокойствие города. Не меня же ему охранять, в самом деле. Хотя я не удивилась, если бы он оставил мне под дверью пару своих директив. Прежде он часто устраивал подобное. Воспитывал меня. Наставлял.
Я приникла ухом к стене, пытаясь определить, есть ли там хоть какое-нибудь биение жизни…
— Ну и что слышно? — прозвучал у меня за спиной голос Ораса.
Я взвизгнула от неожиданности и нелепо взмахнула руками, едва не свалившись с дивана, на котором сидела.
— Было не заперто, — объяснил Орас внезапность своего появления.
Светлый летний костюм, прежде казавшийся таким изысканным, сидел на нем мешковато. (Разумеется, это был другой костюм — прежний наверняка пришлось выбросить.) Со вчерашнего дня Орас сильно переменился чисто внешне — как-то сразу похудел и потемнел лицом, исчезла прежняя грубоватость черт, казавшийся мягким нос обнаружил ястребиную горбинку, рот слегка надломился в изгибе, а впалость щек удлинила овал лица. Глаза сделались больше и тоже как будто потемнели. Я рассматривала его совершенно бесстыдно, и мне стало казаться, что Орас — именно тот человек, о котором я всю жизнь мечтала, человек, чью душу я могу воспитать и облагородить своим старанием. Сначала я надеялась урода Вада обратить в красавца, но не преуспела. Потом безуспешно пыталась беспутному Кентису привить добропорядочную положительность, толком не зная, нужна ли она ему. Наконец наступила очередь Ораса. Я вновь ощутила себя восходящей путеводной звездою, еще не знающей, куда и зачем вести этого человека. Но сама возможность путеводности так меня окрылила, что от волнения мне стало не хватать воздуха, и я, соскочив с дивана, настежь распахнула окно.