– Джин, – тихо сказал я, – я такой эгоист.

Она печально покачала головой, нижняя губка у нее задрожала.

– Я не меньше вас виновата во всем.

Я молча нагнулся и сжал ее пальчики. Она прошептала:

– По крайней мере у меня есть вы, а у вас – я.

Когда мы вышли из кафе, я все еще продолжал корить себя; и по пути на вокзал, желая немного утешить ее, а возможно, и заглушить в себе чувство вины, я остановился у маленькой лавчонки антиквара, возле Шерстяного рынка. Проходя по этой улочке, я заметил в окне лавки зеленое ожерелье – очень простое, так как бусинки были из стекла, но красивое, сделанное со вкусом и действительно старинное. Прежде чем моя подруга догадалась о моих намерениях, я попросил ее обождать, зашел в лавчонку и купил ожерелье. А позже, когда мы остановились на нашем обычном месте – под часами у книжного киоска на вокзале, – я вручил ожерелье Джин.

– Это на счастье, – сказал я. – Зеленый цвет – самый для меня счастливый.

Она вспыхнула от неожиданности, и по ее личику, с которого сразу слетело уныние, медленно расплылась довольная улыбка: ведь я ей еще ничего не дарил.

– Какое оно красивое, – сказала она.

– Ну что вы! Это такой пустяк. Разрешите я надену вам.

Я надел ей на шейку ожерелье и застегнул сзади; потом в порыве нежности, не думая о проходящей мимо толпе, о том, что мы у всех на виду, я обнял ее и поцеловал.

Она тотчас высвободилась и побежала к поезду. А я, повернувшись, внезапно увидел высокую чопорную особу, которая стояла, как громом пораженная, и, не веря своим глазам, в изумлении взирала на меня. Сердце у меня упало: я узнал ее, сразу понял, что она видела, как я преподнес ожерелье, как целовал Джин. Я шагнул было к ней, но, одарив меня ледяным взглядом и холодным, еле заметным кивком головы, она пошла своим путем. Это была мисс Бесс Дири.

Всю эту неделю, как мы уговорились, я не пытался встречаться с Джин. Но, напряженно работая в Далнейрс, я неотступно думал о ней, и в понедельник, встав пораньше, первым делом кинулся к привратнику, чтобы взять «Геральд», прежде чем газету отдадут мисс Траджен. Фамилии медиков-выпускников всегда печатались наверху последней страницы, и, остановившись посреди аллеи, в пижаме и накинутом, сверху пальто, я поспешно пробежал глазами список. Потом прочитал его еще раз, но уже с возрастающей тревогой.

Фамилии Джин там не было. Я просто не мог этому поверить. Значит, она провалилась.

Хотя она предупредила меня, чтобы я этого не делал, мне было так бесконечно жаль ее, что я решил немедленно позвонить ей. Я подошел к аппарату, стоявшему в холле, и, не обращая внимания на сестру Пик, которая, навострив уши, вертелась поблизости, назвал номер в Блейрхилле.

– Алло! Мне нужно мисс Лоу.

Ответил мне женский голос – к моему огорчению, не голос Джин, но, безусловно, ее мамаши.

– Кто это говорит?

Я помедлил.

– Знакомый.

Последовало молчание, потом снова послышался голос:

– К сожалению, мисс Лоу здесь нет.

– Но послушайте, – возопил я и тотчас умолк: резкий треск в ухе дал мне понять, что на другом конце провода повесили трубку.

Угнетаемый тяжелыми предчувствиями, я весь этот день не мог найти себе места. После ужина – как раз пробило семь часов и я собирался приступить к ночному бдению в лаборатории – в дверь постучали: это оказалась снова Кейти, горничная, которая только что вышла из комнаты, унося тарелки со стола.

– К вам какой-то джентльмен, сэр.

– Пациент?

– Нет, что вы, сэр.

– Родственник?

– Не думаю, сэр.

Я удивленно посмотрел на нее: я не привык принимать посетителей в такое время.

– Что ж… в таком случае проведите его ко мне.

И куда только в тот вечер делась моя догадливость! Меня чуть не хватил удар, когда в комнату твердой поступью вошел Даниел Лоу.

Закрыв за собой дверь, он пристально и серьезно посмотрел на меня.

– Надеюсь, я пришел не очень поздно, доктор? Ежели не возражаете, я бы хотел сказать вам два слова.

– Пожалуйста… конечно, – пробормотал я.

Он поклонился и, сняв толстое черное пальто, аккуратно свернул его и вместе со шляпой положил на кушетку. Затем пододвинул ко мне жесткий стул и сел сам – очень официальный, в парадном темном костюме, белой крахмальной манишке и длинном галстуке, – положил руки на колени и снова вперил в меня свой спокойный взгляд.

– Доктор, – неторопливо начал он, – нелегко мне было прийти сюда к вам. Прежде чем это сделать, я долго молился. – Он помолчал. – Вы часто встречались последнее время с моей дочкой?

Я отчаянно покраснел.

– Пожалуй, да.

– Можно полюбопытствовать – зачем?

– Видите ли… дело в том… что она мне очень нравится.

– Ага! – В этом простом восклицании не было ни иронии, ни осуждения, а лишь угрюмая, холодная озабоченность. – Нам она тоже очень нравится, доктор. Вообще с самого малолетства она была для нас все равно что овечка для пастуха. Вы можете поэтому понять, как мы расстроились, когда узнали сегодня, что она не получила диплома. И боюсь, главным образом потому, что она тратила время на всякие пустяки, а не занималась делом.