— Я в самом деле стал вороной? Я имею в виду — для любого, кто меня увидит, я буду обычной вороной?

— Нет. Ты не можешь так думать, когда имеешь дело с силой союзников. Такие вопросы бессмысленны; и в то же время стать вороной — простейшее дело. Почти как шалость; пользы в этом мало. Я уже говорил — дымок не для тех, кто ищет силы. Он только для тех, кто жаждет видеть. Я научился становиться вороной, потому что из всех птиц эти самые подходящие. Их не беспокоят никакие другие птицы, кроме разве орлов, потому что они гораздо крупнее и агрессивны, когда голодны. Но вороны летают стаями и могут за себя постоять, люди не тревожат ворон, а это немалое преимущество. Любой человек заметит большого орла, особенно если тот необычного вида, или вообще любую большую и странную птицу, но кого интересуют вороны? Ворона в безопасности. Она идеальна по размеру и по самой природе. Она может безопасно проникать куда угодно, не привлекая внимания. Можно, конечно, стать еще львом или медведем, но это довольно рискованно. Такие существа слишком большие: чтобы во что-нибудь такое превратиться, требуется слишком много энергии. Можно еще стать сверчком, или ящерицей, или хоть муравьем, но это еще опаснее, поскольку большие звери охотятся за маленькими.

Я принялся спорить и сказал, что в таком случае это и означает возможность реального превращения в ворону, или в сверчка, или во что там еще. Но он настаивал, что я неправильно понимаю.

— Чтобы научиться быть настоящей вороной, нужно много времени, — сказал он. — Но ты не изменился, и не перестал быть человеком. Существует кое-что еще.

— Что же именно, могу я узнать?

— А ты, может быть, и так уже знаешь. Может, если бы ты так не боялся сойти с ума или потерять свое тело, то понял бы эту чудесную тайну. Но, возможно, ты должен ждать до тех пор, пока ты не потеряешь свой страх, для того, чтобы понять, что я имею в виду.

Последняя запись в моих полевых тетрадях относится к событию, которое произошло в сентябре 1965 года. Это был последний урок дона Хуана, который я обозначил как «особое состояние необычной реальности», поскольку оно не имело отношения к ранее мною используемым растениям. Я думаю, дон Хуан вызвал его посредством искусного манипулирования намеками относительно себя самого; иными словами, он вел себя в моем присутствии настолько искусным образом, что создал устойчивое впечатление, будто в действительности это не он, а кто-то другой в его обличье. В результате я испытал глубокое ощущение конфликта; я хотел верить, что это был Дон Хуан, и, в то же время, я не мог быть уверен в этом. Этому сопутствовал испытываемый сознанием невыносимый ужас, настолько острый, что расстроил мое здоровье на несколько недель. После этого я решил, что будет мудрым отказаться от обучения, и больше к нему не возвращался, хотя дон Хуан не изменил своего отношения ко мне как к ученику. В его оценке мой уход был лишь очередным этапом обучения, который может длиться неопределенное время. С тех пор, впрочем, он больше не делился со мной своим знанием.

Обстоятельный отчет об этом последнем опыте написан мною по истечении месяца после самого события, хотя самые важные моменты были зафиксированы в лихорадочных заметках уже на следующий день, в период сильнейшего эмоционального возбуждения, предшествующего пику испытанного мной ужаса.

В четверг 30 сентября я приехал повидаться с доном Хуаном. Со мною продолжались короткие неглубокие состояния необычной реальности, несмотря на рассчитанные усилия прекратить их или, по совету дона Хуана, игнорировать. Я чувствовал себя все хуже, поскольку продолжительность их становилась все более длительной. У меня обострился слух на самолеты. Когда они пролетали, звук их двигателей над головой неизбежно захватывал мое внимание и фиксировал его, вплоть до того, что я буквально чувствовал, как улетаю вслед, как если бы находился внутри самолета или летел рядом. Ощущение было крайне неприятное, а более всего тревожило то, что я не мог от него избавиться.

Дон Хуан, внимательно выслушав все детали, заключил, что я страдаю из-за потери души. Я сказал, что такие вот галлюцинации появились с тех самых пор, как я курю грибы, но он это отверг и сказал, что описываемые мной симптомы — что-то новенькое. Он сказал, что я и раньше боялся и воображал всякую чепуху, но сейчас я действительно околдован. Доказательство этому — то, что меня уносит гул пролетающих самолетов. Как правило, сказал он, околдованного человека, у которого утащили душу, может поймать шум ручья или реки и унести его к смерти. Затем он заставил меня описать все, что я делал до того, как появились такие галлюцинации. Я перечислил, что мог вспомнить. Исходя из моего отчета, он определил место, где я потерял душу.

Я видел, что его все это сильно заинтересовало — что вообще крайне для него необычно. Разумеется, я еще больше встревожился. Он сказал, что пока не может точно определить, кто поймал мою душу, но кто бы это ни был, вне всякого сомнения, намеревается меня убить или, по крайней мере, заставить сильно заболеть. Затем он детально проинструктировал меня на предмет «боевой формы» — особой стойки, которую следует принимать и оставаться в ней, пока я нахожусь на своем благоприятном пятне. Эту стойку, которую он назвал формой для битвы (una forma para pelear), я должен был удерживать, во что бы то ни стало.

Я спросил, для чего все это и с кем мне придется воевать. Он ответил, что отправляется на поиски того, кто взял мою душу, и посмотрит, нельзя ли ее вернуть обратно: я же должен до его возвращения оставаться на своем пятне. Боевая форма, сказал он, это собственно предосторожность на тот случай, если что-то случится во время его отсутствия. Используется она как защита во время атаки. Для этого нужно хлопать себя по правой икре и бедру, топая левой на манер танца, которым я должен лицом к лицу встречать атакующего.

Он предупредил, что эту форму следует принимать лишь в самые критические моменты; в остальное время, пока нет видимой опасности, я должен просто сидеть, скрестив ноги, на своем пятне. В случае же крайней угрозы, сказал он, остается прибегнуть к последнему средству защиты: чем-нибудь швырнуть во врага. Обычно, сказал он, швыряют предмет силы, но поскольку у меня ничего такого нет, придется использовать любой небольшой камень, который уляжется в правую ладонь так, чтобы я мог прижимать его к ладони большим пальцем. Он сказал, что это средство используется лишь перед явной и несомненной угрозой смерти. Швырнуть предмет необходимо в сопровождении боевого крика — такого крика, который направит предмет прямо в цель. Он особенно подчеркнул, что с этим криком я должен быть не только предельно решителен, но и предельно бережлив, чтобы он не пропал вхолостую, потому что пользоваться им следует лишь «в условиях крайней серьезности».