Царь просыпается. Ему тяжело дышать... Ноги, правда, покорны его воле... Он вскакивает, спускает их с постели... Но боль в пояснице -- она не прекращается и наяву, только становится тупее, не так ощутительна, как во сне. И сердце сжимается все больше... Удушье растет... Сделав глоток питья, которое стоит всегда, приготовленное, у постели, откидывается снова на подушки Алексей и лежит, не засыпая, целыми часами, пока наконец усталость не возьмет свое, и он засыпает.

А пока не заснет, самые неприятные думы и воспоминания приходят ему, как нарочно, на ум. Видит он трех своих сыновей, умерших так рано... Первенец его, Димитрий... Потом -- тезка отча, Алексей... Такой хороший, умный юноша. Уже был объявлен наследником. Семнадцать лет ему исполнилось. Уж подумывал отец и невесту приискать сыну... И сразу, словно гроза среди ясного неба, -- загадочная, жестокая хворь... И -- смерть... Умер и третий, Симеон, ребенком, правда, четырех лет не прожил... И -- больной был, вроде Иоанна... А вот Иоанн -- тот живет... Почти незрячий, плохо понимает, плохо может выражать свои мысли... Живой труп. А -- живет... Отчего сыновья все умирали?.. Из шести -- только трое уцелели. А из десяти дочерей -- семь в живых... И три... да, три в могиле... И дочерей трех смерть унесла. Что это? Случайность?.. Или -- знамение свыше... Кара за какой-нибудь грех...

Не помнит Алексей за собою особых грехов. Да и каялся он всегда, говел, получал разрешение... От патриарха от самого... Разве ж этого недостаточно для Божества...

А что ждет остальных детей?.. Особенно -- Петрушу... И Федю... Кого лучше назначить наследником царства? Об Иване -- и речи быть не может...

Старший -- Федор... Вот уже шестнадцатый год ему пошел. Конечно, если смерть не даст отсрочки, если скоро наступит конец, -- волей-неволей придется Федору вручить правленье... С чьей-нибудь помощью... Вот, Матвеева. Да разве допустят до этого Милославские, Толстые, Хитрово... и все ихние... Не о земле, не о царстве -- о своих местах, о чинах и разрядах все думают... Да о наживе скорой... Вот, если бы этих разрядов да мест совсем не было. Как в иных царствах... Там -- много лучше дело идет... Сказать надо будет Феде... Если сам не успею все сделать...

Да, видно, Феде царить... Иное дело, если пожить еще лет десять -- пятнадцать... Петруше будет уже к двадцати тогда. На Руси, в Московском царстве нет запрета... можно и молодшего сына на трон посадить, если отец этого желает... Вот бы тогда... И, рисуя себе, что было бы тогда, Алексей успокаивается понемногу и засыпает...

А днем и виду не подает, какую ночную тревогу пришлось пережить. Не желает он пугать Наталью. Да и бояре его, хотя и вечно непокойны они, тягаются между собой, потихоньку подкапываются один род против другого, все же не очень поднимают голос. Царь свое дело ведет, скоро нельзя ждать перемены. И им нет причины особенно заводить возню. А вот, если почуют, что скоро придется, может быть, старого хозяина хоронить, нового хозяина земли приветствовать, -- тогда вовсю пойдут интриги да происки... И уж совсем покою не будет Алексею и в последние дни жизни...

Вот отчего крепится он, даже мало с лекарями своими советуется. Продажный все народ. Он их счастливит, дарами осыпает, почетом окружил. А они, может, первые, почуяв кончину государя, перекинутся на сторону тех, кто может больше заплатить, кому больше интереса узнать: когда умрет Алексей?.. Когда можно ждать воцаренья Федора?..

И стискивает зубы Алексей, чтобы не выдать гримасы страдания, порою невольно искажающей ему лицо и в храме, и на совете, и в часы веселой, дружеской беседы.

Наступил 1676 год. По обычаю торжественно справлено было Новогодие 1 сентября. И войска смотрел царь. И бояр да служивых людей принимал, дары раздавал обычные. У патриарха был и его у себя принимал с крестами и иконами.

Рождество минуло. Ничем не отличалось оно от прежних лет. Так же чинно и торжественно справлялись все обряды, проходили пиры и приемы.

1 января, когда за гранью справляют Новый год, в Москве он уже считался четыре месяца тому назад народившимся. Но все-таки и московский двор принимал некоторое участие в веселье и торжествах, с какими иностранные послы и резиденты справляли в чужом краю свои родные праздники.

А 6 января приспел большой выход царский, неотложный. Крещенское водосвятие на Москве-реке, где уж из года в год, чуть ли не веками, у Водоотводной башни прорубь для царской Иордани устраивается.

В торжественном, красивом шествии духовенства и первых чинов двора, при залпах из пищалей и орудий, в полном царском облачении, окруженный всей семьей, побывал Алексей на водоосвящении. Служил сам патриарх со всем кремлевским клиром, в сослужении митрополитов, какие только были в тот день на Москве.

Десять тысяч народу высыпали на оба берега реки, любуясь красивым, величественным шествием, всем чином водосвятия.

Зимнее солнце, много дней закрытое тяжкими тучами, теперь проглянуло над Москвой, словно для того, чтобы придать больше блеска и красоты всей картине.

Парадные столы были после этого приготовлены во дворце. И царь сидел за трапезой, утомительной и долгой, до самого конца. Только ел очень мало. Пил больше. И не любимый свой старый мед, не фряжское вино, а квасы и легкую брагу, словно испытывал большую жажду.

– - Знобить меня штой-то, -- сказал он негромко Наталье, которая заметила ему, что он очень бледен, не так, как всегда. На пирах от жары и вина, которое приходилось пить, отвечая на здравицы, лицо Алексея обычно краснело.

– - Знобит?.. Што же не встанешь?.. На покой бы тебе, государь... Лекаря позвать бы...

– - Ништо... Пустое все... Вот велю байню завтра мне изготовить... Прогреюсь тамо малость -- и как рукой сымет. Дело бывалое. Видать, продуло меня нынче на Иордани, на Москве-реке. Хошь и ясный день, да сиверко было... Помнишь...