Наконец, задумчивые, озабоченные вышли к своим домочадцам в столовый покой муж и жена. Молча просидели за трапезой.

Ночью, после обычной молитвы, укладываясь на широкую постель, Матвеев лишний раз осенил себе грудь крестом и, словно не обращаясь ни к кому, проговорил:

– - Вот послал бы Господь!..

– - Дай, Бог... Дай, Бог!
– - отозвалась полковница.

Набожно приподняв с подушки свою русую головку, она полными розовыми губами зашептала слова тихой молитвы на языке ее далекой родины Шотландии.

Недели не прошло с этого дня, как Алексей снова после полудня заглянул в дом к Матвееву, где он чувствовал себя много лучше и свободнее, чем в душных, невысоких покоях царского дворца в Московском Кремле, куда и свет плохо проходил сквозь небольшие оконца, пробитые в толстых стенах, затянутые частым переплетом оконниц.

Легче дышалось, привольнее думалось в высоких покоях матвеевского дома с его ровными потолками, перехваченными дубовыми балками, с широкими веселыми окнами, за которыми шумели деревья густого сада с одной стороны, а с другой -- доносился веселый, смешанный гам и шум людной улицы, на которую выходили ворота усадьбы полковника.

Нередко здесь царь виделся с приезжими торговыми людьми или заезжими иностранцами, потолковать с которыми хотелось Алексею, а между тем, согласно обычаям и этикету Московского двора, их нельзя было принять во дворце наравне с послами и своими вельможными людьми.

Здесь же, у Матвеева тишайший царь порою виделся и вел продолжительные беседы с иностранными послами и агентами, так как на торжественных приемах, на аудиенциях можно было говорить только об очень немногом и не важном.

На этот раз в ожидании вечерней трапезы хозяин и гость сидели в большой, просторной горнице, в рабочем кабинете Матвеева, заставленном шкапами, увешанном коврами и картинами, с неизбежной полкой над камином, заставленной разными жбанами и заморскими фигурками.

Восковые свечи в многосвещниках под абажурами горели на двух столах, слабо озаряя обширную комнату. Пламя камина красноватыми бликами играло на полу и на стенах, придавая странный вид трем фигурам, сидящим у камина.

Матвеев и Алексей уютно пристроились в широких креслах у самого очага. А подальше, на точеном стуле, почтительно выпрямясь, занимая самый край сиденья, темнеет рослая фигура подполковника Патрика Гордона, только на днях вернувшегося из Лондона, куда он ездил с особым поручением. И теперь, отрывистой военной своей речью словно рапортуя по полку, исполнительный шотландец дает отчет обо всем, что видел, слышал, чего успел достичь во время своей поездки на родину и в Лондон.

Внимательно слушает царь, изредка раздумчиво покачивая своей темноволосой крупной головой, так основательно сидящей на короткой шее между слегка сутулыми плечами.

– - Добро... добро... Меха им надобны... Што же, пущай добывают, склады пущай на Мурмане да иноде заводят... Можно и на полную волю им то дело отдать, коли заплатят хорошо...

– - Говорят, за ценой не постоят, ваше царское величество... Особливо, ежели табачный торг можно бы завести не с кочевыми улусами только... А и по московским городам, спервоначалу -- по низовым да по украинским, по Малой Руси, в польских гранях, где ныне твоя держава водворилась... А после -- и в коренных русских местах. Тут народ на табак заохотится и великая от того казне прибыль будет. Они и двадцать, и тридцать тысяч фунтов стерлингов не пожалеют за такую монополью. Так сказать мне поручено, государь.

– - О-го-го... Это -- много ль на наши деньги, Арта-мон?

– - Да, почитай, триста тысяч рублевиков, коли не больше, государь.

– - Изрядно... Нашей царской казны и всего-то на год полвторы тысячи тысяч {Полтора миллиона.} набегает со всей земли... А в расход -- ой-ой сколь много надобе. Вон, одним проклятым басурманам, орде Крымской почитай тридесять тысяч на год идет, на поминки да на поманки с подкупами... Пока их раздавить, окаянных, час не приспел, откупаться приходится... И хорошо бы этак сразу много рублевиков загрести... Да, лих, пора не пришла, чтобы торги такие по всему царству заводить: табаком да другим зельем каким... Мятеж, гляди, по земле пойдет... Мужики постарше -- и за дубины возьмутся, и за рогатины... Ну ево, и с прибылью... Мир да покой -- дороже всего. Не два раза на свете жить. Што себе век коротать, утеху портить? Господь с ими, с ихними стирлинками... Как скажешь, Артамон?

– - Вестимо так, государь!
– - торопливо отозвался Матвеев, не желая сегодня противоречием портить хорошее настроение у державного гостя.

– - Вот, слышь: и он наодно со мной... А што они тамо еще толкуют, как не мочно ли от всех людей право отбить, штобы вина не курили, пива не варили, все бы питье им казна готовила и за то -- побор невеликий брать? Это дело рассудить надобе... Это -- можно... Тоже на откуп сдам, ежели выгода окажется пристойная. Не задарма бы людей утеснять. И пить у нас горазды, и приобыкли все сами вино сидеть, пиво-брагу варить. Много хлопот с той затеей буде... Так выгадать бы из нее поболе. Ты ужо потолкуй с Петром да с теми, кто дело заводит. Слышь, Артамон?

– - Потолкуем, государь. Небось, промашки не дадим...

– - Гляди же... А то, вишь, тебе подарки да ордена многие идут от брата нашего, от ево крулевского величества, от английского... Ты и наши малые дары тебе не забудь... Знаешь: не дорог подарок, велика любовь...

– - Што говорить, государь? Было ль кода, штобы я не по правде служил тебе и земле родной? Не порочь меня понапрасну, царь-государь!

– - Да, нету! И не бывало того... Так это я... Ну, на нынче -- буде... Есть хочу. Што хозяйка долго голодом морит? Али чего припасла особливого, что не скоро готово?