— О да, есть, конечно! Могила ведь на шестерых, а там лежат — мама, дядя Стефан, — перечисляла она, — тетя Маня, ее сын… ну и все. Уж одно-то место наверняка найдется. А у меня, видишь, какой беспорядок, — принялась она оправдываться, — стыд да и только. Но я в самом деле весь день на работе, не хватает даже времени убраться. Сейчас чай поспеет.

Она торопливо мыла посуду, тщательно вытирала каждый стакан и отставляла его в сторону.

— А знаете, — неожиданно сказала она, — мой Збышек тоже погиб. В каналах, при переходе со Старого Мяста.

Гелена подняла голову и взглянула на сестру. Но та была повернута к ней спиной. Больше она ничего не сказала, а Гелена не стала ее выспрашивать. Зачем? Всякий, переживший Варшавское восстание, знал, как гибли люди в каналах, что это была за смерть. «Бедная, — подумала Гелена, — даже могилы Збышека у нее нету». Да и останки старшего сына Ольшевских, расстрелянного на улице, тоже ведь закопали неведомо где. И, окинув мысленным взором судьбу сестры, она на какой-то момент почувствовала себя богатой; у нее как-никак есть могила, которую завтра надо найти, есть клочок бесплодной дворовой земли, в которой заключено все то, что она более всего любила в жизни, что было ее надеждой.

После чая Гродзицкий почувствовал себя немного лучше и уснул. Так, во всяком случае, казалось. Лежал он по-прежнему на спине с закрытыми глазами. Мария заслонила свечу, чтобы свет не мешал ему. Гелена сняла наконец с себя платок и пальто, но есть ничего не могла, напилась только горячего чаю. Они говорили вполголоса. Мария подробно, хотя несколько хаотично, рассказала о восстании в своем районе, о том, как она жила потом в деревне, Гелена рассказала кое-что о лагере в СаксоНИИ. Они говорили, склонив друг к другу головы, а вокруг стояла такая глубокая тишина, будто во всем доме не было больше ни единой живой души. Погасли последние огни, звезды ярче мерцали в ночном просторе.

Час был поздний, и Мария принялась устраивать постель. Дыру в кушетке она заткнула ветошью, из книжного шкафа вынула чистую простыню.

— Гляди-ка, — похвасталась она, — какая я зажиточная. Целых две простыни уберегла. Вообще-то мне должны дать другое жилье, обещали уже одну, правда, комнату, но в хорошем состоянии. Если вы ничего не найдете, можем вместе поселиться.

Гелена, сложив руки на коленях, смотрела на ночь за окнами.

— И как ты можешь думать о таких вещах, — вдруг сказала она.

— О каких?

— Ну о жилье… и вообще…

— А что же делать? — вскинулась Мария. — Жить как-то надо.

— Я понимаю, — помолчав, сказала Гелена. — Но я бы не смогла. Зачем все это? Для меня жизнь кончилась.

Мария, обеими руками придерживая простыню, пожала плечами.

— Пустые слова, — жестко сказала она. — Пока живешь, есть жизнь.

— Разве ж это жизнь?

И такая тоска прозвучала в ее голосе, что Мария ничего не ответила. Постояла немного, прижав простыню к груди, потом, словно пробудившись от тяжелого сна, наклонилась к кушетке и, что было так на нее не похоже, медленно, устало, сразу превратившись в старую, измученную женщину, принялась стелить постель.

Вскоре обе женщины легли. Мария погасила свечу, стало темно. Где-то наверху хлопал обрывок кровли. Город спал средь тишины, мертвый, безгласный.

Несмотря на усталость Гелена ни на минуту не смогла забыться сном глубоким, освобождающим от мучительных мыслей. Враждебны человеку такие ночи.

Едва забрезжил рассвет, она вскочила и спешно начала одеваться. Двигаться старалась потихоньку, чтобы никого не разбудить. Мария, накрывшись пальто, спала на ковре, разложенном возле книжного шкафа. Но Гродзицкий, он тоже казался крепко спящим, открыл вдруг глаза.

Пани Гелена была почти готова к выходу. Надевала пальто.

— Уже идешь? — спросил он.

Она кивнула.

— Не обождешь меня?

Пани Гелена стала повязывать платок. Гродзицкий приподнялся на локте.

— Я быстро оденусь, — тихо сказал он. — Погоди минутку.

Он хотел было вылезти из-под одеяла, но пани Гелена остановила его.

— Зачем тебе вставать, опять заболит. Полежи лучше, ведь никакого же смысла, устанешь только…

Он ничего не ответил, сидел на постели, опустив голову, и она подошла поближе.

— Полежишь? — с оттенком беспокойства спросила она. — Ты же плохо себя чувствуешь…

Он не шевельнулся.

— Адам! — Она наклонилась к нему.

И тут он поднял голову и с напряженным вниманием, пристально посмотрел на жену.

— Иди, если хочешь! — сказал он сдавленным голосом. — Я знаю, ты предпочитаешь быть там одна.

Пани Гелена покраснела.

— Адам, что ты говоришь такое?…

— Иди, иди, — перебил он ее неприязненно. — Ты всегда хотела иметь его только для себя. Так всегда было!