Шрифт:
Она медлит, ибо ее душат рыдания, но потом все же выходит и садится у порога – лицо ее, залитое лунным светом, невыразимо прекрасно. «Куда повлечет ее жизнь, если, так и не успев вернуться, покину я этот непостоянный мир?» – думает Гэндзи. При мысли о будущем сердце его тоскливо сжимается, но, не желая еще больше огорчать госпожу, он с нарочитой беспечностью произносит:
– Я клялся когда-тоБыть с тобою рядом всегда,До последнего часа.Разве знал я тогда, что жизньТоже может грозить разлукой…Увы, напрасно…
– Мне жизни не жаль,Отдала бы ее без сомнений,Когда б этой ценойМогла хоть на миг отдалитьГрозящую нам разлуку.Искренность ее чувств не вызывала сомнений, и Гэндзи сделалось невыразимо грустно. Но приближалось утро, промедление вызвало бы ненужные осложнения, поэтому он поспешил уйти.
В пути образ госпожи неотступно стоял перед Гэндзи, с тяжелым сердцем садился он в ладью [6] . Была пора долгих дней, да и ветер выдался попутный, так что уже в стражу Обезьяны изгнанники достигли залива. Недолго находились они в пути, но и такое путешествие было внове для Гэндзи, до сих пор не изведавшего ни тягот, ни радостей, какие выпадают на долю странника.
6
…садился он в ладью. – Гэндзи ехал из столицы до бухты Нанива (совр. Осака), а оттуда морским путем до Сума. От столицы до Нанива добирались разными способами – и по суше, и речным путем. Скорее всего «садился в ладью» Гэндзи на реке Ёдо, по которой доплыл до Нанива, где пересел в другую ладью, доставившую его по морю в Сума. (Правда, некоторые комментаторы считают, что Гэндзи добирался до Нанива по суше и только в Нанива «сел в ладью».)
Место, известное под названием Оэдоно [7] , дворец Большой реки, оказалось в таком запустении, что его можно было узнать лишь по соснам.
Осталось в векахСлавное имя скитальцаИз китайской земли [8] .Но легче ли мне теперьБрести без надежды, без цели?Глядя, как волны, ударяясь о берег, убегали обратно, вдаль, Гэндзи произнес: «Как я вам завидую, волны!» (112) Эта известная всем старинная песня прозвучала здесь совершенно по-новому и показалась его спутникам особенно трогательной и печальной. Гэндзи оборотился назад: там, откуда они приехали, терялись в дымке горы, такие далекие, словно они и вправду были уже «за три тысячи ли…» [9] . И брызги с весла обильно увлажнили рукава… (113) Какая тоска!
7
…место, известное под названием Оэдоно… – В устье реки Ёдо был расположен дворец Оэдоно (у залива Оэ, известного красотой своих сосен). Этот дворец служил пристанищем для жрицы Исэ, когда она проходила обряд Священного омовения перед возвращением в столицу. Очевидно, в Оэдоно Гэндзи отдыхал, дожидаясь, пока для него приготовят новую ладью, чтобы плыть по морю в Сума
8
Осталось в веках славное имя скитальца из китайской земли. – Принято считать, что речь идет об известном китайском поэте Цюй Юане (ок. 340-278 гг. до н.э.), который был изгнан в Цзянцзэ чуским князем Хуай-ваном, хотя не менее известны были и другие поэты-изгнанники: Хань Юй (768-824), Бо Цзюйи, Су Ши (1037-1101)
9
…словно они и вправду были уже «за три тысячи ли…» – намек на стихотворение Бо Цзюйи «Зимой останавливаюсь на ночлег в Янмэйгуань»:
«Одиннадцатой луны ночи бесконечно длинны.Заброшен далеко путник – за три тысячи ли.Как ночевать тоскливо в обители Янмэйгуань!Холодное изголовье, одинокое ложе, тело ноет-болит»Увы, ничто не радовало здесь душу.
Место, долженствующее стать его пристанищем, было совсем недалеко от того, о котором Юкихира-тюнагон когда-то сказал: «С трав морских капли соли стекают, и текут безрадостно дни» (114).
Дом стоял в некотором удалении от моря, среди мрачных скал, один вид которых нагонял тоску. Все вокруг, начиная с изгороди, было непривычно взору Гэндзи. Крытый мискантом дом, длинные, похожие на галереи строения под тростниковыми крышами были по-своему красивы. Вполне обыкновенное для такой местности жилище поразило Гэндзи своей новизной, и невольно вспомнились ему утехи давно минувших дней: «Право, когда б не обстоятельства…»
Гэндзи призвал управителей поблизости расположенных владений своих, и Ёсикиё-асон, один из самых преданных ему служителей Домашней управы, принял на себя все заботы, связанные с переустройством дома. Гэндзи был растроган до слез.
За сравнительно короткое время дом был приведен в полный порядок, и вид его радовал взоры. В сад провели воду, повсюду посадили деревья, и постепенно Гэндзи начал свыкаться с новым окружением, хотя ему до сих пор не верилось, что все это происходит наяву.
Местным правителем оказался человек, хорошо знакомый Гэндзи и втайне к нему расположенный, а потому всегда готовый услужить. Дом Гэндзи, где было многолюдно и шумно, не имел ничего общего со случайным приютом в пути, и лишь то обстоятельство, что рядом с ним не было человека, которому он мог высказать мысли и чувства, в его душе зарождавшиеся, удручало его, иногда ему казалось даже, что он попал в чужой, неведомый край. «Как же я смогу прожить здесь долгие луны и годы?» – с ужасом думал он.
Между тем жизнь постепенно налаживалась. Скоро началась пора долгих ливней, и мысли Гэндзи невольно устремились в столицу. Многих вспоминал он с тоской, и прежде всего госпожу из Западного флигеля, чье печальное лицо до сих пор стояло перед его мысленным взором. Он часто думал о принце Весенних покоев, о своем маленьком сыне,– как беспечно играл он в тот день! – и о многих, многих других. В конце концов Гэндзи отправил в столицу гонца. Лишь с большим трудом удалось ему написать письмо Вступившей на Путь Государыне, ибо едва он брался за кисть, как слезы застилали его взор. Но вот что он написал ей в конце концов:
«На острове СосенКак живешь ты теперь, рыбачка,В хижине бедной,Когда здесь, у залива Сума,Капли соли стекают с трав… (99, 114)Печаль всегда живет в моем сердце, но ныне свет померк в очах, и неразличимы во тьме прошедшее и будущее. Право, «даже воды ее, должно быть…» (115).
Написал он и к Найси-но ками, причем по обыкновению своему вложил обращенное к ней письмо внутрь того, что предназначалось для передачи «лично госпоже Тюнагон»:
«В унылой праздности своего нынешнего существования я часто вспоминаю о прошлом…
Был напрасен урок,Горькие травы свиданийВновь у моря ищу.По душе ли они рыбачке,Там, вдали, добывающей соль?» (116)Впрочем, нетрудно представить себе содержание всех его писем. Написал он и Левому министру, и лично кормилице Сайсё, прося ее получше заботиться о сыне.
Письма были доставлены в столицу, и немало горьких слез было над ними пролито.