Мурашова подробно рассказала, в чём суть этих решений.

— Ну, прежде всего — а это именно к вам и относится — надо всячески, слышите, Игнат Васильевич, всячески активизировать действия партизанских отрядов. Разрушать железнодорожные пути, на которых беляки чувствуют себя пока хозяевами, устраивать завалы на трактах, нарушать телеграфную, телефонную связь. Всеми способами препятствовать мобилизации населения в войска белой армии. И не упускать малейшей возможности вовлечь как можно большие массы населения в активную борьбу против врага.

— Пока что наши действия с этой директивой совпадают. Вот смотрите… — Гомозов кратко доложил обо всех операциях, проведённых за последнее время отрядом. — Ну, а наперёд возьмёмся ещё покруче… А вот насчёт массы населения, Анна Васильевна, у нас здесь, в Поречном, есть одна заноза…

— Какая заноза?

— Поп, пореченский батюшка. Пока не отошлём его в рай божий, ни в какую активную борьбу здешних мужиков не вовлечёшь. Всех запугал.

— Отец Евстигней? Да ведь он в первые месяцы революции проповеди читал за Советскую власть и молитвы правил за неё: «несть власти аще не от бога». А теперь что же, те же молебны, но за колчаковцев и белочехов?

— Если бы только молебны!

Анна Васильевна не знала, что за время её отсутствия имя попа из Поречного стало во всей округе едва ли не самым ненавистным. Этот поп начал с того, что предал тайну исповеди. Женщина, исповедуясь ему, покаялась, что прячет от властей мужа, назначенного в белую армию, и проговорилась, где прячет. На следующий день мужа этой женщины, а с ним и ещё троих мужиков схватили и судили военно-полевым судом за дезертирство. Потом отец Евстигней взялся за дело, от которого отказались два священника в соседних приходах: он стал сопровождать бандитов, отправляющихся в карательные экспедиции, и отпевать их жертвы.

— А сейчас до того дошёл, что отпевает, не дожидаясь, пока приговорённых казнят, — рассказывал Гомозов. — Недавно было в Овражках: каратели выгнали несколько человек за село расстреливать. Приказали людям под наведёнными дулами копать яму себе для могилы. В это время поп «отец» Евстигней давай читать отходную! Один из приговорённых крикнул: «Что же ты, батюшка, делаешь, ведь мы ещё живые!» А поп ему: «Чего время тянуть, всё равно там будете». Жители всех окрестных сёл ненавидят этого карателя в рясе. Ему бы давно и конец пришёл, но люди боятся: каратели из отряда поручика Граева чуть не каждый день пьянствуют у него вместе со своим командиром. С этим «доблестным офицером» Масленников делит имущество казнённых. Постепенно такую силу взял, что теперь не поймёшь, кто у них главнее: Граев этот во всём его слушается… Вот какой чирей созрел в нашем с вами Поречном, Анна Васильевна. На него сейчас и нацеливаемся — вырвать с корнем.

— Прекрасно! — сказала Мурашова.

Гомозов с улыбкой отметил про себя вдруг мелькнувшую учительскую интонацию. Он в бытность председателем Совета заходил иногда к ней на уроки. Обычно она так выражала удовлетворение хорошим ответом.

— Прекрасно! Очень важно, что жители Поречного почувствуют облегчение, когда вы ликвидируете этот белый очаг. Такой пример активной борьбы сильнее всякой агитации. Только один совет, — добавила она тихо, — будьте, пожалуйста, осмотрительней… Вернее, расчётливей, что ли… Драться с вооружёнными карателями, которые могут оказаться в доме попа, — дело особенно опасное. А вы, партизанский командир, совсем не умеете себя беречь… Из ленинского лозунга «Победа или смерть» оставим для себя первое — победа, а смерть пусть врагам достаётся, верно? — пошутила она.

— Спасибо за душевность, Анна Васильевна, — так же тихо ответил Гомозов. Подумал с нежностью и болью: «Как же ты, товарищ, ходишь одна по дорогам и сёлам? В любую минуту могут узнать враги, и тогда — страшно представить, что сделают. Но ведь ходишь, не боишься…» Вслух, однако, больше ничего не сказал, постеснялся.

Кроме встречи с Гомозовым, у Мурашовой было в Поречном ещё одно дело. По заданию укома она в крупных сёлах создавала опорные группы для подпольной работы. Важно было найти одного-двух абсолютно надёжных людей. А уж они подберут себе товарищей, которые и знать о ней, Мурашовой, не будут. Этого требовала конспирация. Посоветовалась с Гомозовым о Байкове Егоре Михайловиче, хозяине дома. Человек более чем надёжный. Кремень. Но только следует ли ему быть руководителем группы? Пусть лучше о нём никто, кроме разве ещё одного человека в селе, не знает.

Гомозов согласился. Вторым он предложил Корченко Карпа Семёновича, регента церковного хора.

— За него могу тоже поручиться. Кстати, кое-какие сведения о Масленникове, попе, хочу у него спросить.

— Давайте заодно. Сейчас же и пойдём.

— Зачем ходить? А связные-разведчики у нас на что? — и, подмигнув лукавым жёлтым глазом, Гомозов распахнул дверь на лестницу.

Костя, который сидел, уронив голову в колени, тотчас вскочил.

— Вон оно что… Значит, мы с тобой вместе, Костя? — дружески улыбнулась ему бывшая его учительница. — Так. И отметки вместе будем получать…

— Вот что, сынок, — сказал Гомозов, — сбегай к Корченкам да вызови сюда Карпо Семёновича. Только на всю улицу не шуми. Крадчи в окошко стукни, понял? Ну, сам знаешь. Скажи, пусть живёхонько здесь будет, ждём, мол.

Толпятся люди возле церкви и дома священника. Гомонит молодёжь. Тянут головы любопытствующие бабы. Тут и Костя со своей гармошкой. На нём новая шапка, аккуратный зипунчик перехвачен пёстро вытканной опояской: не куда-нибудь, на свадьбу пришёл.