Отпрашиваться не пришлось.

Гомозов получил известие, что верстах в двадцати пяти отсюда, в село Сальковку, в котором — он это твёрдо знал — было лишь несколько колчаковских милиционеров, явилось много военных. Надо было срочно выяснить, понять, для чего противник сосредоточивает силы здесь, в глубоком тылу. Вот Гомозов и решил срочно послать в Сальковку своего разведчика Костю и вместе с ним Самарцева Герасима. Командиром маленькой группы назначался Костя, так как Гомозов больше полагался на его сметливость и опыт разведчика.

— Вернуться должны до утренней зари. Ясно? В Сальковке живёт мой знакомец Тимофей Пархомов, к нему зайдите. Но стиха, чтоб у него вас кто лишний не увидел. В случае — мало ли чего — к сроку не вернётесь, через него искать буду.

Хорошо бы в разведку ходить так: взял себе, приехал куда нужно, а там, перед самым тем местом, — высокий холм или ещё лучше — башня стоит. Брошенная башня, никто её не охраняет. Взял, забрался повыше — и подзорную трубу к глазам, а то и бинокль. Разумеется, приехал не ночью, ночью ни в какую трубу ничего не увидишь. Глядишь, значит, с башни — всё село как на ладони. Ещё лучше бы, чтоб всё какое ни стоит в селе войско на смотр собралось. Выстроились солдаты и офицеры и сколько есть пулемётов — всё на смотру, и даже если пушка есть — то и она бы стояла. А ты в это время с башни раз-раз, всё осмотрел, посчитал, а хочешь, так даже срисовать можно, и слезай себе потихонечку, езжай к своему командиру, докладывай.

Так бы хорошо, конечно, если бы Костя играл в войну с ребятами на выгонах за Поречным. А на самом деле…

— Ты, Гарась, подороже запрашивай. Если видишь, хозяину взаправду батрак нужен, согласен оставить тебя, ты заламывай такую цену, чтоб он от злости сразу выгнал за ворота. А то застрянешь в одном дворе и дале не вырвешься, ага?

— Да ладно учить, небось соображу. Мне и проще: хоть кому буду говорить, а всё одну правду. Никто не запутает. Сам из Поречного. Семья бедная, голодаем. Ищу работу — подкормиться и чтоб повыгоднее… Ты-то вот сам лучше подумай, какие сказки сказывать. Если пойдём оба по-одинаковому, могут взять на подозрение.

— У меня их несколько, сказок. Тоже близко к правде. На месте виднее будет, какая придётся… О, смотри, Гарась, видишь вон в поле чернеет стог? Самое место под ним коней оставить. А то дальше же ни кустика не видать, степь, как тот стол, ровная.

И верно, на плоской, до головокружения плоской степи только одно укрытие — длинный прошлогодний стог, осевший посередине, будто на него верхом усаживалось целое войско и продавило спину. К нему сворачивают ребята, стреноживают коней.

Пора расставаться и самим разведчикам. В село войдут порознь. Сначала Герасим, потом, через время, — Костя. Гараська звонко шлёпает друга по руке, пожимает её.

— Вечером свидимся у Тимофея Пархомова. Ага?

Потом и Косте пора уходить. Надо стреножить коня, уздечку запрятать в стог.

— Ну, бывай, Танцор, пасись, в руки никому не давайся!

Крайние дома в Сальковке, огороженные ивовыми плетнями, как и в Поречном, неприглядные, низенькие. Будто, борясь с каким-то злым богатырём, не осилили — ушли в землю по колено, по самые оконца, а подняться так и не смогли.

Посреди улицы на зелёной, незаезженной муравке бродят гуси, у одного из домов кружком сидят ребятишки.

Был час заката. Раскалённый солнечный диск, большой и круглый, как решето, висел над самой землёй, накаляя собой кромку горизонта. По небу вверх и в стороны растеклись золотые подпалины. Потом солнце прожгло щель между небом и землёй и соскользнуло туда. Но не всё. Самый краешек защемило, от этого он засиял ещё нестерпимей, и во все стороны от него побежали также нестерпимо сияющие игольчатые лучи. Дети, сидящие на траве, то заглядывались на это ежедневное чудо, то снова принимались за свой какой-то, видать, очень важный разговор. «Хорошо быть маленьким, — подумал Костя. — Война не война — у них свои дела, и ни о чём больше знать не знают».

Он пошёл вперёд. Сильно стоптанные обутки, отцовский пиджак с подвёрнутыми рукавами, сумка через плечо — не то чтобы нищенская, а всё же таки сума — показывали, что идёт издалека.

Между тем застрявшая было краюшка солнца тоже исчезла. Небо отдавало земле последний жар заката. Поднимая красноватые клубы пыли над дорогой, возвращалось домой стадо. Костя шёл серединой улицы. Коровы касались его тёплыми боками, обдавали запахом молока, навоза, а он, то похлопывая их по спинам, то отклоняясь от слишком энергичного взмаха рогатой головы, всё шёл вперёд и смотрел по сторонам.

Теперь он близко видел настоящих колчаковцев в военной, иностранного образца одежде, слышал их голоса. Не те голоса, которыми отдают команды каратели — их Костя вовек не забудет, — и не те хриплые, похожие на вой, какие доводилось слышать в ближнем бою, а обыкновенные, мирные, смеющиеся и разговаривающие голоса как будто обычных с виду людей. Но Костя знал, что это нелюди, и от ненависти к ним, натягивающей каждый нерв, и оттого, что её нельзя ничем выдать, ознобные мурашки покалывали его спину.