— Это секрет... — начал Джонни, но тут же смолк. ("Затем, — продолжал он с жаром про себя, — что однажды она соврала ради меня, а мне надо точно знать, почему она это сделала, ведь я иногда вспоминаю об этом по-разному и совсем не уверен, какое из воспоминаний верное, а она при этом присутствовала".)

— Это очень трудно объяснить, — сказал он вслух. И прибавил: — Она... все знает.

Сквозь мутное стекло памяти он видел Бонни и Дженин, склонившихся над кругом, выложенным из оборванных лепестков ромашки: они напряженно следили за тем, как Бонни подбрасывает в воздух карты с картинками. Карты падали снова в круг, и Бонни, не обращая внимания на открытые картинки, перевернула одну из тех, что легли рубашками вверх. "Башня!"- сказала она. "Опять!" - жалобно воскликнула Дженин. Джонни заглянул через плечо и увидел карту... Молния поражает башню, верхушка башни падает, и человеческая фигура с волосами, словно бледное пламя, летит вниз на скалы.

Отец Бонни похлопал его по плечу.

— Расскажи мне, — предложил он. — Я тоже все знаю. У нее это от меня.

Джонни не стал напоминать доктору Бенедикте, что обе его дочери — приемыши. Их никак нельзя было принять за родных сестер — супруги Бенедикта потому их и удочерили.

— Есть одна вещь, которую никто, кроме Бонни и меня, не знает. Я просто хотел... проверить, — сказал Джонни, на всякий случай незаметно скрестив пальцы, чтобы не сглазить.

— Не знаю, где сейчас живут Дарты, — говорила Рут Максу. — Мы не были друзьями. Просто Бонни очень любила Дженин, сестру этого юноши.

Видно, Макс не смог скрыть удивления, потому что она быстро прибавила:

— Должна сказать, что Дженин была очень умной девочкой.

— Надеюсь, они живут не на том конце города, — заколебался Макс. — Слишком уж поздно, чтобы разыгрывать доброго самаритянина.

— Довези его до стоянки такси на перекрестке, где ты сворачиваешь с шоссе, — посоветовала доктор Рут. — Он говорит, денег у него предостаточно. Спасибо за все, Макс.

— А-а, все мы были молоды и глупы, — сказал Макс. — Разве нет?

— Но не так глупы! — бросила доктор Рут.

— И не так молоды! — вздохнул ее муж.

Они вышли во двор и остановились возле старой, но очень красивой машины — Джонни с удивлением увидел, что это древняя "альфа-ромео". Он взглянул на достающего ключи Макса с уважением.

— Они с сестрой танцевали в этих жутких передачах, рекламирующих куриные ножки, — объясняла доктор Рут, словно Джонни тут вовсе и не было.

— Неужели? — удивился Макс. "Цып-цып-цып, сюда, цыплятки!" Эти?

— Не напоминайте, — содрогнулась доктор Рут.

— Я очень хорошо их помню, — произнес Макс, усаживаясь. В голосе его все еще звучало удивление. — О детях, выступающих на телевидении, почему-то никогда не думаешь как о реальных людях, которые вырастут, станут взрослыми...

— Взрослым стал я один, — сказал Джонни, садясь сзади на пассажирское место. — Ведро мне не понадобится. У чечеточников желудки крепкие.

— Они, поди, в этом нуждаются, — заметила доктор Рут с намеком, помогая ему забраться в машину. Тон у нее был весьма неприятный.

— Чечетку я бросил, — сообщил ей в окно Джонни. — Больше не танцую. И никогда не буду! И что, теперь я стал лучше?

Джонни не видел ее лица, но, когда она заговорила, голос ее звучал по-другому.

— Джонатан, я совсем не хотела сказать... — начала она мягко.

— Я знаю, что вы хотели сказать, — прервал ее Джонни. — Хоть я и пьян, а знаю. И всегда знал. О'кей?

Он улыбнулся ей самой ослепительной из своих телевизионных улыбок и захлопнул дверцу.

Макс попытался застегнуть на нем ремень.

— Я сам могу, — сказал Джонни.

— Тогда поехали! — воскликнул Макс, дал задний ход, а потом плавно выехал на аллею. — Бедная Рут... Бонни сейчас ни с кем не общается, и это ее беспокоит. К тому же все эти события сегодня. Рут — замечательная женщина, но вечно она беспокоится.

— Она ненавидела чечетку, — пробормотал Джонни. — Может, ей улыбки и блестки были не по душе.

Теперь, когда ремень был пристегнут, он почувствовал, что может немного расслабиться. Его трясло. Сунув руки в карманы, он нащупал сначала бумажник, потом кассеты, которые носил с собой на случай, если тишина станет невыносимой, и, наконец, подарок, который собирался отдать Бонни. Отправляясь в путь, он и не думал об этом, просто всегда носил его с собой и вдруг решил, что это будет хорошо. Он откинулся на спинку, чувствуя, что его крутит все быстрее и быстрее, и голова, словно большая центрифуга, швыряет во тьму клочья воспоминаний.

Ночью Джонни проснулся, не понимая, где он и который теперь час. Впрочем, он не проснулся, а всплыл на поверхность из какой-то глухой бездонной ямы. Он знал, что на дворе ночь, но не сразу разобрал, где у него руки, где ноги и голова, и решил, что во всем виноват лунный свет. Он лежал, раскинув руки и ноги, словно распятый на колесе. "Джонни Дарт, — еле слышно шепнул он, вспомнив вдруг свое имя и не поднимая вжатой в землю головы. — Где это я?" А потом начал снова входить все в то же воспоминание. Входить и выходить из него. Он знал его наизусть, но оно не переставало его поражать.