Шрифт:
В пересказах легенд о Нибелунгах Леопольда Вебера (1934), Герхарда Крюгеля (1937) и Ханса- Фридриха Б лунка (1938) сюжеты «Песни…» были переработаны и «нагружены» идеологией. В особенности у Вебера — здесь несть числа нападкам на недочеловеков-гуннов. Так, воины Этцеля названы «крысами», выступившими против «немецких героев».
Даже замечательный фильм «Нибелунги» (1924) австро-германского режиссера Фрица Ланга не был полностью свободен от расистских стереотипов. В сценарии, написанном супругой Ланга Теей Харбоу в 1923 году, о гуннах сказано: «Нагие мужи, измазанные жиром, в повязках вокруг чресел, пьют из чаш, многие из которых чистого золота; пьют вино, смешанное с людской кровью». Посвящение на титульном листе книги гласило: «Тебе и Германии». Как раз Нибелунги стали хорошей пробой на прочность семейного союза Ланга и Харбоу. В 1933 году Фриц Ланг покинет Германию, a Tea Харбоу останется делать свою театральную карьеру.
В художественном смысле для своего времени фильм был снят замечательно. Визуальные эффекты: дуэль в плаще-невидимке, стена пламени вокруг крепости Брунгильды или битва Зигфрида с драконом — до сих пор высоко оцениваются историками кинематографа.
Однако национал-социалистический строй даже после эмиграции режиссера, как ни странно, не запретил его фильм. И этот нонсенс подтверждает лишь одно: новый режим приветствовал экранизацию древних сказаний, возможность их популярного распространения. Даже экранизация Вайта Харлана, снявшего в 1940 году фильм по роману Леона Фейхтвангера «Еврей Зюсо, говорит о том, что новое фашистское правительство усмотрело в кино великое оружие пропаганды. А уж герои фильма Фрица Ланга, Зигфрид и его верная Кримхильда, в исполнении великолепных блондинов Пауля Рихтера и Маргареты Шеен и подавно воплощали пропагандируемый у наци идеал «арийской» красоты.
Настала эра оперы Рихарда Вагнера. Теперь его произведения — «культурный идеал». Особенно на популяризации наследия композитора настаивал англичанин Хьюстон Стюарт Чамберлен, идеальный представитель национал-социалистической расовой теории. Именно Гитлер спасет от банкротства Байротские фестивали.
Сталинград впишет в историю Нибелунгов особенно жуткую главу: Герман Геринг сравнивал Сталинград с окруженными в нем войсками с Нибелунгами в горящем королевском зале Этцеля. Весьма поэтично (патриотично, фанатично и романтично), но абсолютно по тексту недостоверно!
Вагнеровским похоронным маршем из «Сумерек богов» нацисты в апреле 1945 года сопроводили сообщение о смерти Гитлера. А что было делать? Нельзя же было не придать героические свойства бесславному и отчаянному самоубийству невротического вождя. Иными словами, до последнего момента режим по инерции рядился в одеяния Нибелунгов. Даже в те дни, когда стало очевидно, что пора переодеваться в более скромные одежды: халатиком там, к примеру, запастись… тюремным.
Так или иначе, в эпоху мировых войн, между 1914 и 1945 годами, Нибелунги сделались идеологическим символом, кодом политического языка националистов, реакционеров, милитаристов и национал-социалистов. И, как следствие отождествления с ними, пугалом для последующей эпохи.
Но оставим это на совести прошлого века и вернемся, завершая наши изыскания, в точку отсчета — в век XXI, день сегодняшний.
Оглядываясь на пройденный путь, мы понимаем, что в действительности нам еще только предстоит расшифровать символическое значение Нибелунгов для человечества. Как, опять?! Да, возможно, и опять, и снова… Возможно, нам предстоит открыть новый смысл, услышать иное звучание. Почему нет? И возможно, это новое звучание уже не будет звуком битвы. Кто знает…
А пока, друзья мои, — привал. Отдыхаем до нового путешествия. Есть повод поразмыслить, просматривая еще и еще раз картины нашей ленты времени. Бережно, вникая в детали, вдыхая аромат прошлых исторических эпох. Понимая, что держим мы эту самую ленту времени — в своих руках…
Я устал, о, незнакомцы. Возможно, мне осталось сказать одно лишь слово перед смертью. Первое и последнее, что должны сказать все мы.
Я не знаю ни одного человека из моей истории, который не должен произнести его.
Я не знаю ни одного человека в этом мире, который не должен произнести его. Нас всех смоет река времени, и лишь это слово останется.
Я произнесу его за павших, за обиженных, за забытых.
Это — мой крест в мире, и этого требуют мое сердце, моя душа, все мое существо.
Слушайте же мое слово, мое истинное, прекраснейшее слово. Первое и последнее слово всех забытых героев этой вечной истории.
Прощение… Ибо мы все виновны…